Не слушая бессвязных извинений, а также горячих обещаний вернуть долг «вот только, как...», Игнатий собрал вещи и ушёл искать бесплатное жильё.

Он нашёл его в приюте Сантьяго-де-Компостела, расположенном на улице Сен-Дени, 133, непосредственно за церковью и кладбищем Невинных. Оттуда до Монтегю набиралось более получаса ходьбы. Нужно было перейти реку и остров Сите, а потом подняться по улице Святого Жака на холм Святой Женевьевы, где стояла коллегия. К тому же двери приюта отпирались лишь с восходом солнца, и на первые лекции Иниго не мог попасть при всём желании. Закрывалось богоугодное заведение тоже довольно рано. В эту ночь Лойоле, не желавшему уходить раньше с диспута, пришлось ночевать у ворот аббатства, рядом с Монтегю.

Всю последнюю неделю он усиленно искал работу. Многие студенты нанимались в услужение к преподавателям. Его не захотел взять никто. Напрасными оказались тренировки послушания, в ходе которых он заставлял себя видеть в будущем господине Иисуса Христа.

Всё же опоздав на первую лекцию, он торопливо вошёл в аудиторию и сел посреди юношей и мальчиков. Ему пришлось вновь учиться со школярами. Преподаватель-француз счёл его знания, полученные в испанском университете, недостаточными и заставил заново проходить базовые уровни.

Слушая в который раз о правилах латинской грамматики, Игнатий раздумывал о своей жизни после получения диплома. Ему позволят свободно проповедовать, может, даже стать священником, окончив богословский курс. Дальше-то что? Его рыцарская душа продолжала жаждать подвига.

«Надо вступить в какой-нибудь самый запущенный орден и навести в нём порядок, — подумал он. — Правда, пожалуй, церковь в своей болезни и не заметит этого. Нет, надо поговорить с папой римским и начать служить лично ему. Он — викарий Христа здесь на земле. Только так можно действительно помочь и людям, и церкви. Но как добраться до папы?»

Это казалось малореальным предприятием. Лойола вряд ли уговорил бы понтифика принять его на службу, даже задействовав все связи своего древнего и уважаемого рода. А ведь он собирался прийти как простой человек.

Без удовольствия съев миску дрянной похлёбки (в тюрьме и то варили лучше), Игнатий, он же Иниго, сбежал с вечерних лекций. Ничего. Школярам помогают родители. Ему же после потери денег и неудачных попыток найти работу нужно браться за старое — просить милостыню. Лойола имел уже немалый опыт в этой профессии, но общество парижских попрошаек оказалось организовано намного сложнее, нежели в других городах.

Просить милостыню под окнами позволялось только в своём квартале. Нищие следили за этим очень строго и нещадно били всякого чужака, за исключением слепцов из приюта «Пятнадцать двадцаток», которым выдал разрешение на попрошайничество сам король. У сборщиков милостыни были свои оповестители, жившие прямо на ступеньках соборов. Они знали даты всех похорон, крестин и свадеб, где раздавали деньги и еду. Разумеется, говорили не всем. Остальные тоже узнавали о важных событиях, но, как правило, позднее, когда раздача благ подходила к концу.

Великая одухотворённость, с которой Игнатий успешно просил милостыню в других местах, ничего не значила в этом городе, живущем по своим неписаным, но жёстким законам.

Сегодня ему тоже не повезло. Из окна чуть не облили помоями. У Нотр-Дам какой-то одноглазый детина негромко, но убедительно пообещал изжарить наглого конкурента.

«Тонкий слух. Вычислил в моей латыни испанский акцент», — с усмешкой подумал Лойола, вспомнив предостережения товарищей из Саламанки о французах, жарящих испанцев на вертелах.

Низко надвинув берет, он шёл по Сен-Дени и думал, как достучаться до папы римского.

Смеркалось. В это время на работу выходили ночные труженицы. Они окликали Игнатия:

— Эй, что ты делаешь сегодня? Идём со мной!

— Не зовите, — отвечал он. — Discipulus sum. Студент я. Голодный, грязный и без денег.

— У меня совсем недорого, — шепнула одна, кокетливо поправляя розу в волосах…

Другая, томно прикрыв глаза, сообщила:

— Ах, как я люблю студентиков! Пусть платят поменьше, зато молоденькие...

— Ага, — сказал Лойола. Сдёрнул берет и продемонстрировал им поседевшие волосы и лысину.

— Ну, значит, ты добрый, — не отставали они.

— Я нищий, — отрезал он и, ускорив шаги, свернул в переулок. Сзади застучали по булыжникам лёгкие, явно женские шаги. Преследовательница догоняла. Он ещё ускорился, не желая разговаривать.

— Дон Иниго! Подождите, прошу вас!

В полумраке он разглядел стройную фигурку, закутанную в мантилью.

— Дон Иниго! Вы меня совсем не помните?

Она сняла шляпку. Худое лицо, обрамленное тёмными кудряшками, большой рот. Кто она? Ничего не приходило на ум.

Нос её нервно задёргался. Рот тут же съехал куда-то вбок к уху. Сделав явное усилие, чтобы не гримасничать, она грустно спросила:

— А Памплону-то хоть помните?

— Лионелла? — вдруг осенило его. — Нет, ну совесть-то у тебя совсем не приживается! Чем ты занялась, я тебя спрашиваю?

— А куда ж денешься? — она снова шевельнула носом. — Мать мою за пьянки из кухарок выгнали, вот и пошли мы с ней скитаться. Потом её... не стало. Зато я читать выучилась, представляете, дон Иниго! И прочла вашего «Амадиса Галльского». Как он любил принцессу Ориану! Я так плакала! А вы... вы хромаете, вас ранило сильно, я знаю. Я молилась тогда. Один раз прямо всю ночь до утра молилась.

— Лионелла... — он хотел строго выговорить ей за её грешное занятие, но не смог, — что ж ты не нашла другой работы?

— Я искала. Не вышло у меня. Простите, дон Иниго!

Стало совсем темно. Неподалёку фонарщик зажёг тусклый огонь. Она всё стояла, глядя на Лойолу не отрываясь.

— Мне пора, — он собрался уйти.

Она всплеснула руками, на булыжник шлёпнулся веер. Пробормотала что-то похожее на «прошу вас».

— Я готовлюсь стать монахом, — твёрдо сказал он, — хотя ты теперь симпатичная. Честное слово.

Лионелла бросилась поднимать веер и застыла, сидя на корточках. Всхлипнула, потом резко вскочила, почти подпрыгнула и, задыхаясь, проговорила:

— Как вы могли подумать, будто я позвала вас? Я хотела быть дамой вашего сердца, но это невозможно, я знаю. Тогда пусть вы станете рыцарем моего сердца. Здесь ведь не надо, чтобы вы согласились... правда?

— Хорошо, Лионелла. Я буду молиться за тебя. Пусть Бог простит тебе грехи и твоя жизнь изменится. Послушай... — Лойола задумался. Она наверняка ориентируется в жизни парижского дна лучше. Но как спросить её?

— Я уже давно живу милостыней, — сказал он после паузы, — это происходило со мной в разных городах. Почему-то здесь выжить труднее, хотя поначалу казалось наоборот...

Девушка сразу оживилась, даже обрадовалась.