Каково же было мое удивление, когда я получил от Старостина отданный ему для ознакомления первый и, как мне представлялось, окончательный вариант рукописи с обильной правкой, внесенной его аккуратным, мелким почерком. На мгновение во мне вспыхнула профессиональная обида, которой, к счастью, я сразу же устыдился. Ибо успел понять: в этой доведенной до дотошности щепетильности заключалось главное – желание и готовность Старостина нести личную ответственность за каждую выведенную на бумаге фразу.

Когда слушал из уст Николая Петровича изложенную выше историю о тренере Хофмане, который обращался к игрокам исключительно на «вы», все время думал о том, что и сам Старостин с незапамятных времен, с первых своих шагов в спорте на «Вы» с футболом и людьми, ему преданными. Этим и объясняется к нему всеобщее уважение. И сегодня, и семьдесят лет назад.

Книга озаглавлена «Футбол сквозь годы», но столь же правомерно было бы название «Годы сквозь футбол» – игра и жизнь накрепко переплелись в его судьбе. С одной лишь, но главной для Николая Петровича оговоркой: годы сквозь спартаковский футбол.

Как-то к старшему брату пришел Андрей Петрович Старостин – было это уже в 70-х – и сказал, что ему предложили работать начальником команды «Локомотив». Николай Петрович ответил: «Мы обрели себя в «Спартаке», стали здесь известны, за «Спартак» отсидели и уходить из него не должны». Андрей Петрович внял совету.

Здесь не было позы, ложной значительности или доморощенного патриотизма. В понимании Старостиным своего долга – ключ, объясняющий истоки его уникальной биографии.

Сосредоточенность на футболе для него – не узость интересов. Он из тех, кто раздвигает границы любой профессиональной области до общечеловеческих обобщений. Вот разгадка так и непонятного мне до конца его неизбывного, непрекращающегося интереса к сегодняшним людям футбола. Его доступность даже мальчишкам из спартаковской спортивной школы, отцы которых знают тех, с кем сталкивала Старостина судьба, – людей, творящих историю и вошедших в нее, – лишь по легендам.

Довелось принимать участие в телевизионном литературно-художественном канале, главной темой которого был рассказ о крупнейших мастерах отечественной, увы, уходящей культуры: Солженицыне, Гумилеве, Мандельштаме, Пастернаке, Цветаевой, Шнитке… По замыслу авторов, в этом ряду было отведено место и для Старостина. «Крайне непривлекательное это дело – смотреть на старика», – сказал Николай Петрович, узнав о предложении. Мне стоило большого труда уговорить его сниматься.

Каждый раз, когда я порой с минутным опозданием выходил из лифта на лестничную клетку, где располагалась квартира Старостиных, я проникал в нее без звонка. Точно в условленное время Николай Петрович открывал дверь. Это повторялось из раза в раз так же, как и традиционные для семьи Старостиных акты гостеприимства – обязательные чаепития с разговорами о житье-бытье.

Только однажды чаепитие не состоялось: Старостин торопился. В тот день Петру Петровичу исполнилось восемьдесят лет. Старший брат спешил его поздравить. В прихожей лежали загодя приготовленные, аккуратно сложенные подарки: галстук, рубашка, шарф…

За внешней ритуальностью четко виделась основательность уклада, порядка и отношений, которые возможны лишь у людей с абсолютной ясностью жизненных приоритетов. Для Старостиных – это Дело и Дом. Дом, где взаимное уважение и любовь почитаемы и хранимы, тот теперь уже редкий московский дом, где живут все вместе – деды, отцы, внуки и пра внуки. Гавань, где можно восстановить силы после жестоких житейских бурь.

Самое сильное для меня потрясение в книге – то место, где Николай Петрович делится сокровенным, ощущением счастья от того, что увидел во сне свою жену – через 17 лет после ее кончины.

Игра судьбы и судьба игры – два фактора, определившие линию его жизни. Пусть она длится как можно дольше. На благо всем нам.

На таких людях, как Старостин, и стоит футбол.