«историков», но и на противостояние партийных и беспартийных. Он связал проблемы с наследием школы С. В. Бахрушина, в которую, якобы, входят Андреев и Устюгов.

В русле самокритики Раимов коснулся и работы его родной кафедры истории СССР. Он заявил, что и здесь есть серьезные проблемы: «Прежде всего руководитель кафедры Новосельский основную линию проводит такую, чтобы никому не мешать проводить такую идеологию, какую он хочет. На одном из заседаний кафедры Устюгов выступал с предложением восстановить школу Бахрушина, Петрушевского, где он сам учился. Так прямо и выступал»[806].

Заседание третьего дня открыл ранее уже выступавший Бычков. Он вновь указал на главную жертву — А. И. Андреева: «Для меня, как и для других товарищей, которые в институте всего лишь месяц, а то и меньше, впервые встречаются с профессором Андреевым в стенах нашего института, не укладывается в сознании то, как это можно мириться с той аполитичностью, с протаскиванием буржуазной идеологии, преклонением перед иностранщиной, клеветой на русский народ и с проявляющимся примиренчеством к этим фактам.»[807].

На удивление спокойно выступил В. В. Максаков. В его выступлении не прозвучало ни одного нового имени. Он указал на серьезность задачи сотрудников Историко-архивного института, поскольку именно они должны разрабатывать теоретические основы документоведения и архивной эвристики. Любопытен его призыв отказаться от «фетишизации» документа и подходить к нему критически (читай — идеологически верно)[808]. В качестве самокритики Максаков вынужден был признать «самоуспокоенность» при составлении программ.

В. Н. Зеленецкая сфокусировалась на критике кафедры истории СССР, где, по ее словам, «так ярки, недвусмысленны идеологические извращения»[809]. Новосельский не прикладывает усилий к созданию программы по истории советского общества. Выступление Николаевой она назвала «не самокритичным» и подтверждающим «тот принцип, который существовал на кафедре вспомогательных исторических дисциплин: мы капитулировали и капитулируем»[810].

Собрание уже шло к концу, и слово дали секретарю по пропаганде и агитации Свердловского райкома партии М. Т. Белоусовой. Очевидно, что она выполняла контрольные и наблюдательные функции и должна была доложить выше о том, насколько удовлетворительно прошло заседание. Особенно она выделила выступление Никонова. Неверно себя вела, по ее мнению, Николаева[811].

Директор института Елистратов подвел итоги, призвав бороться с выявленными недостатками. Правильность критики в свой адрес вынужден был признать Митяев. Николаева заявила: «Я тоже признаю критику, которая была направлена по моему адресу правильной, но я не согласна, что фигура Андреева для меня якобы неясна… Он мне был ясен в прошлом году, когда я выступала и говорила, что это буржуазный идеолог»[812].

Итак, «борьба с буржуазным объективизмом» в Историко-архивном институте превратилась, по сути, в борьбу с Андреевым. Можно смело утверждать, что возглавляемая им кафедра вспомогательных исторических дисциплин оказалась главной мишенью критики. Под ударом оказались и Черепнин, и частично Новосельский.

По итогам партийного заседания 26 октября прошел Ученый совет Историкоархивного института. Основной доклад сделал Н. А. Елистратов. Он подчеркнул, что особого внимания заслуживает тяжелое положение дел на кафедре Андреева, который допустил «грубые политические ошибки». Помимо этого было указано на ошибки в пособии Н. С. Чаева и Л. В. Черепнина. Е. Н. Данилова призывала сократить разделы курса источниковедения, где давался обзор иностранных источников[813]. А. Д. Никонов и Н. Н. Яковлев озвучили свои претензии к Андрееву. Последний заявил, что нужно «выступить с “очень серьезной критикой” С. М. Соловьева и В. О. Ключевского, на которых студенты “чуть ли не молятся”»[814].

В ноябре 1948 г. А. И. Андреева и Л. В. Черепнина перевели на полставки. Студент В. В. Цаплин записал в своем дневнике: «В последнее время на полставки перевели доктора ист [орических] наук А. Иг. Андреева и Л. В. Черепнина. Первому запретили читать дипломатику, второму — источниковедение. Черепнин нам читал в прошлом году очень хорошо, Андреев (в этом году) — хорошо; поэтому с мнением дирекции я не согласен»[815].

Тем не менее, Андреев и Черепнин еще довольно долго будут преподавать в институте, пользуясь любовью студентов. Более того, их поведение можно квалифицировать как максимально независимое в сложившейся ситуации. Например, на партийном собрании 31 марта 1949 г., посвященном вопросу о повышении теоретического уровня преподавателей, А. Т. Николаева пожаловалась: «На кафедре ВИД Андреев бойкотировал работу по организации теоретических кафедральных конференций по философии. Он мотивировал это тем, что на кафедре в основном полставочники и работать в двух институтах по одним и тем же вопросам отказываются, в том числе и он сам»[816]. Когда проводилось первое организационное заседание на кафедре, то на него явились только сама Николаева и Е. И. Каменцева. Аспиранты, следуя примеру Андреева и Черепнина, на эти занятия не ходили. Впрочем: «Сейчас после очередной жесткой критики Андреев дал слово, что будет проводить заседания кафедр по этим вопросам»[817].

9. Борьба с «буржуазным объективизмом» и археологическая наука

В археологической науке борьба с «буржуазным объективизмом» легла на благодатную почву соперничества за лидерство внутри научного сообщества. В среде археологов в то время было всего два археолога-члена Академии наук СССР: членами-корреспондентами были избраны А. Д. Удальцов (1939), ставший директором Института истории материальной культуры им. Н. Я. Марра, а также занимавший пост заместителя директора Института истории, и ленинградец В. И. Равдоникас (1946). Помимо этих, обладающих академическим статусом ученых, можно выделить амбициозных С. П. Толстова и П. Н. Третьякова. По мнению А. А. Формозова, политику в археологии в 1945–1955 гг. во многом определял С. В. Киселев[818]. После публикации учебника по археологии («Введение в археологию» (М., 1947)) претендентом на роль лидера многие считали А. В. Арциховского.

Отношения между ленинградскими и московскими отделениями Института истории материальной культуры им Н. Я. Марра не были безоблачными. Первоначально он назывался Государственной академией истории материальной культуры, а название и статус института получил с 1937 г. Центром традиционно был Ленинград. Но в 1943 г. дирекция была переведена в Москву. Считается, что это вызвало резкое недовольство ленинградских археологов, которые в связи с этим теряли ведущую роль в археологической науке[819].

На роль безоговорочного лидера рвался ленинградский археолог В. И. Равдоникас[820]. Для этого он обладал всеми задатками: имел академический статус, являлся автором пособия для вузов «Истории первобытного общества» (Л., 1947). Был он известен и за рубежом. В частности, он был сторонником теории скандинавского происхождения варягов, опубликовал работы по истории древней Ладоги, за что и являлся членом Норвежской академии наук. Помимо этого археолог обладал деятельным характером. По воспоминаниям М. Г. Рабиновича: «Что поражало в нем