– Но ведь и ты не откровенничал, капитан, не так ли? Или мне следует называть тебя виконтом?

Люк вздрогнул.

– Я не заслужил этого титула! И он не был мне пожалован.

– Но мог бы принадлежать тебе.

– Нет. – Люк покачал головой.

– Он должен принадлежать тебе.

– Я не заслужил такой мести. Я опозорил титул.

Элиза колебалась. Наконец решилась спросить:

– Но почему? Потому что ты жив, а они нет?

Какое-то время он молча смотрел на нее. Смотрел так, словно увидел в ее руке направленный на него пистолет. Затем отвернулся и, поднявшись с постели, надел штаны.

Элиза не собиралась его отпускать. Ухватив Люка за руку, она сказала:

– Пойми, ты ни в чем не виноват. Ты должен… простить себя самого.

Он пристально взглянул ей в глаза:

– Что ты знаешь об этом?

– Шеймус рассказал мне все.

Люк побледнел и со вздохом опустился на кровать.

– Проклятие, – пробормотал он. – Шеймус не имел права…

– Но разве правильно то, что ты продолжаешь терзать себя до сих пор? Мне кажется, тебе доставляет какое-то извращенное удовольствие быть одинокой душой. Почему? Ты думаешь, что не заслуживаешь счастья?

– Я не заслуживаю жить на этом свете! – воскликнул он с надрывом. – Ведь я жив, а они…

В глазах Элизы блеснули слезы, и к горлу подкатил комок.

– Не ты убил их, Люк.

Он вскрикнул и бросился к иллюминатору. Повернувшись к Элизе спиной, сказал:

– Да, я не убивал. Но я отвечал за них. Мой отец сказал, чтобы я защищал их, а я ничего не смог сделать. Шеймус говорил тебе об этом? Он говорил, что я смотрел, как их расстреливают, и не сделал ничего, чтобы спасти их?

– Он сказал, что твоя мать умерла мгновенно – прежде, чем кто-либо из вас понял, что случилось. И что тебя тоже ранили в грудь тем же залпом. Все думали, что ты мертв. Шеймус потом увидел, что ты еще жив, и решил спасти тебя. Но ты долго не мог простить ему совершенного злодеяния, не так ли?

Тут Люк повернулся к ней и с горечью в голосе проговорил:

– Мои сестренки… Они были маленькими ангелочками, такими светлыми и радостными… в отличие от меня. Они всегда поддразнивали меня за мою хмурость и заставляли смеяться, когда я пытался пожурить их. О Боже, как я любил их. Я видел ужас на их лицах, когда мама упала. Невероятный ужас в их глазах. И слышал их крики, когда они побежали. Я не хотел отпускать их от себя. Я пытался подняться, чтобы позвать сестер, – думал, что смогу как-то защитить их. Я пытался вырвать винтовку у ближайшего солдата, но тот пнул меня ногой, и я упал в лужу собственной крови. Потом я понял: он хотел спасти хотя бы меня!

Надев рубашку, Элиза подошла к Люку и обняла его. Он вздрогнул, однако не отстранился.

– Ты ничего не мог сделать, Люк.

– Нет, мог. Я знал, понимаешь, знал ответ на их вопрос. Знал, где находятся корабли моего отца, но не сказал им. Я не думал, что они такие чудовища… А потом уже было поздно.

– Эти корабли были гордостью твоего отца, а тот человек жаждал славы и хотел любой ценой добиться своего.

Люк кивнул и вновь заговорил:

– Они ушли, а Шеймус вызвался завершить дело. Он должен был сжечь наш дом, но оставить тела убитых там, где они упали, – как предупреждение моему отцу. Шеймус разжег огонь, чтобы отошедшие на значительное расстояние солдаты ничего не заподозрили, но загорелись только надворные постройки. Потом он перевязал мою рану и похоронил мать и сестер. Я был настолько потрясен их смертью, что не мог даже плакать над их могилами.

И с тех пор, как рассказал ей Шеймус, Люк оставался бесчувственным – вернее, держал все в себе. Только когда его одолевала лихорадка, он иногда плакал в бреду и просил прощения у матери и сестер.

Из всего, что Элиза узнала от Люка, и из рассказов Шеймуса она поняла: тяжело раненный юный французский аристократ остался без семьи и без средств к существованию и оказался на попечении одного из солдат, расстрелявших его семью. После войны Шеймус снова завербовался на корабль и прихватил с собой Жана Люка.

Там робкий школяр закалился под солеными ветрами и превратился в выносливого и сильного мужчину, завоевавшего всеобщее уважение своим острым умом, выдержкой и отвагой. К двадцати годам Люк обзавелся собственным кораблем – тогда и родилась легенда о капитане Черная Душа. Но все это не имело особого значения для Жана Люка; постоянно терзаемый угрызениями совести, он замкнулся в себе, и никогда ни с кем не откровенничал.

– Я делал все это ради них, – проговорил Люк со вздохом. – Это был единственный способ хоть как-то загладить свою вину. Но отец хотел, чтобы его сын стал бесстрашным моряком, а я боялся следовать по его стопам, желал спокойно заниматься науками. Как он презирал мой выбор, – и как можно было искупить свою вину перед ним? Я знал лишь один способ – стать дерзким капером и наносить удары по британцам, мстить за смерть близких. Но это была его война, но не моя. Я не жаждал славы. В моих снах я видел кровь невинных детей и слышал, как он называл меня «трусом», но ничего не мог сделать, чтобы угодить ему и загладить свою вину.

Люк ненадолго умолк, погрузившись в воспоминания, потом вновь заговорил:

– Ивонна, младшая из моих сестер, была еще жива, когда эти мясники ушли. Я держал ее в объятиях и старался утешить, чтобы ей не было так страшно. Ей… ей было всего семь лет…

Тут колени Люка подогнулись, и он медленно осел на пол. Из горла его вырвался скорбный стон. Элиза тут же опустилась рядом с ним и обняла его. К ее удивлению, он не оттолкнул ее, напротив – чуть повернул голову и прижался мокрой от слез щекой к ее плечу.

– Ирония в том, Элиза, что я обвинял тебя в притворстве, хотя сам скрывал свою трусость за обликом капитана Черная Душа.

– Трусость? – Взяв его за руку, Элиза поднесла ее к губам и нежно поцеловала поврежденные суставы. – Разве трус смог бы вынести такую пытку, защищая свой корабль и свою команду? Разве трус смог бы забраться по обледеневшим канатам во время шторма, чтобы спасти мальчика, запутавшегося в снастях? Разве он мог бы рисковать своей жизнью ради женщины, доставившей ему столько хлопот? Я не вижу здесь труса, Жан Люк. Вижу храброго мужчину с сердцем, наполненным болью.

Люк выпрямился, и лицо его вновь стало непроницаемым.

– Возможно, дорогая, мы видим только то, что хотим видеть.

– Потому что боимся увидеть правду?

Он криво усмехнулся. Затем поднялся на ноги и помог встать Элизе.

– Я не хотел обременять тебя своими проблемами, однако благодарю за то, что выслушала меня. Теперь я должен идти. – Его рука задержалась на ее ниспадающих на плечи локонах. – Может быть, позднее мы поговорим еще.