До вопроса о документах эти люди могут говорить о чем угодно. Они будут слезно рассказывать о том, что они беженцы из «горячих точек», о том, что их притесняли хуже некуда. Или рассуждать о том, что они советские люди и приехали из «братских республик».

Но после вопроса о документах они звереют на глазах. Потому что задающий этот вопрос как бы тем самым говорит очень многое, что не выскажешь прямыми словами, но что явственно подразумевается. А именно: «Ты – нежелательный иностранец, нелегально, воровским образом проникший в мою страну. У тебя нет визы, нет вида на жительство. Ты отбираешь рабочие места у граждан России, тебя следовало бы выслать отсюда, да просто на всю вашу ораву сил не хватает».

Вот что примерно означает невинный вопрос о документах, обращенный к гортанному человеку и возмущающий его до ужаса.

И на сей раз майор Вербин не сдержался: как всякий милиционер, он не любил приезжих южан. Реакция не заставила себя ждать.

– Какой гражданин? – закричал мужчина, размахивая руками. – Какой жительства, а? Я тебя спрашиваю!

Он принялся наступать на Владимира, с каждой секундой приходя во все большую ярость. Женщина проворно отступила за спину мужа, видимо поняв, что сейчас он будет бить этого местного ханурика, посмевшего задавать некорректные вопросы.

– Ты мент, да? – орал волосатый. – Ты что за вопрос мне задавал?

Из комнат, расположенных дальше по коридору, бежали дети. Их было четверо, как успел заметить майор, отступая к входной двери: двое малышей и двое мальчиков-подростков лет четырнадцати смуглых, полуголых, в глазах которых уже вполне ясно посверкивал волчий огонек.

«Если они кинутся все вместе, что возможно, подумал Вербин, – мне несдобровать. С ними лучше не связываться».

На этот раз он захватил с собой пистолет, который висел сейчас под мышкой на ремне, но не станешь же стрелять в такой ситуации! Вдруг случайно заденешь одного из этих подростков-волчат. Потом затаскают по судам, они ведь несовершеннолетние, а суд не посмотрит на то, что в четырнадцать лет эти джигиты уже вполне могут убить человека…

Владимир толкнул спиной дверь, которая, к счастью, осталась незапертой, и выскочил на лестницу. «Хозяин жизни», купивший, по его понятиям, все в этой стране, решил не догонять несчастного «журналиста» – пусть бежит. Он только выглянул из квартиры и, перед тем как захлопнуть дверь, еще раз крикнул:

– Будешь соваться, мы с тобой разберемся! Найдем и достанем!

Майор остался один на лестнице, прислушиваясь к тому, как из-за захлопнувшейся двери доносится сразу начавшийся визгливый гвалт на чужом наречии. Видимо, довольный собой отец семейства объяснял своим волчатам, как надо разговаривать с жалкими местными людишками.

Вербин вдруг живо представил себе, как испугался бы оказавшийся на его месте настоящий журналист. Агрессия, брань, да еще угрозы «разобраться».

Интересно, кто это «мы»? Наверное, какая-нибудь из рыночных мафий, состоящая из таких вот нелегальных выходцев из «братских республик».

«Надо бы позвонить потом здешнему участковому, – подумал майор. – Рассказать ему… Хотя, скорее всего, он и сам знает, но либо боится связываться, либо давно уже куплен, берет деньги. А каково здешним детям ходить в школу вместе с этими волчатами?»

Руки у него немножко дрожали, но не от страха, конечно, а от брезгливости и бессилия.

«Вот бы врезать по этой наглой морде!» – крутилась мысль. Не убить, а врезать. Со словом «убить» у Вербина были особые, аккуратные отношения. Служа в уголовном розыске, он слишком хорошо знал, что это слово конкретно означает.

Что значит убить человека, как это в реальности выглядит. Нет, убить ему никого и никогда не хотелось – это уже совсем другое.

Вот, может быть, только тех парней, которые насилуют маленьких детей перед видеокамерами. Тех – пожалуй…

Майор вспомнил то, что удалось увидеть в покинутой столь поспешно квартире. Видел он немного, но достаточно для первого впечатления. Грязные стены, повсюду валяется хлам, накурено, люди одеты неряшливо. Настоящее логово.

Может в этой квартире располагаться притон, куда привозят детей для съемки? Не исключено.

Ниже этажом к двери долго никто не подходил, а затем послышался тихий старушечий голосок:

– Вам кого?

Представившись, как и в первый раз, Вербин попал в квартиру лишь после того, как через глазок показал свое липовое журналистское удостоверение.

– Вот и хорошо. А то откуда знаешь, кого Бог приведет? – сказала старушка, впустившая Вербина внутрь. Была она высокого роста, в длинной темно-коричневой юбке и черной шерстяной кофточке, наглухо застегнутой до самого горла.

Серебристые седые волосы туго стянуты в узел на затылке, на изборожденном глубокими морщинами лице светится приветливая улыбка.

Здесь все было совсем не так, как только что на третьем этаже.

– Проходите, – пригласила старуха, отворяя дверь в комнату. – Меня зовут Маргарита Васильевна. Только обувь уж, будьте добры, снимите, а то у меня тут кругом половички.

Оказавшись в большой комнате, площадью метров тридцать, Вербин буквально обомлел от поразившей его красоты. В углу, возле окна, находился огромный иконостас, состоящий из десятка икон разного размера. Под ним стоял столик, на котором лежала стопка книг и стояла хрустальная вазочка с положенными туда расписными пасхальными яйцами.

Маргарита Васильевна с улыбкой наблюдала за своим гостем, молча застыв рядом.

– Поразительно! – не удержался майор. – Какая красота у вас! Нечасто такое увидишь.

– В церковь надо чаще ходить, – мягко заметила хозяйка. – Там еще и не такая красота. Здесь у меня все скромно, так только, для души. Да вы проходите, садитесь вот сюда. Чай будете пить? У меня с вареньем – вишневым и сливовым.

Несмотря на отказы Вербина, она, не слушая его, ушла на кухню и загремела там чашками, а он, оставшись в комнате один, огляделся. Да, пожалуй, иконостас – единственное, что отличало эту комнату от миллионов других. Самая обыкновенная мебель, да и той мало – круглый небольшой стол посередине, три стула вокруг стола, платяной шкаф и в противоположном от икон углу – узкая кровать, будто девичья, аккуратно застеленная суконным одеялом.

Зато все очень чисто: пол вымыт как следует, обои хоть и дешевенькие, но тоже чистые, да еще ситцевые занавески на окнах – просто загляденье. Жалко только, что нет традиционной герани на подоконниках, с ней жилище выглядело бы классическим образцом счастливой и покойной старости.

Маргарита Васильевна вошла с подносом в руках, на котором стояли чашки с дымящимся чаем и две вазочки с наложенным доверху обещанным вареньем.

– Да зачем же столько? – невольно воскликнул Вербин. – Столько же не съесть зараз…