почитает один камень превыше всех остальных. Вот только, — на мгновение прикрыл он глаза, — большинство правителей севера и запада Гаодии, хоть короли, хоть архонты, почитают именно священное писание «Святой Троицы» и покуда его истина исходит от неба, — указал Дэсарандес пальцем в потолок, — они охотно принимают её. Но когда к ним прихожу я, олицетворение реального бога и его земное воплощение, они тут же путают святость повиновения истинной власти со стыдом подчинения правителю-сопернику, — император тепло рассмеялся, словно добрый дедушка, только что признавшийся в безвредном чудачестве. — Глубоко внутри, каждый человек считает, что именно он, а не остальные, ближе всего находится к богу. Не жрецы, не пророки и уж тем более не маги. Поэтому они бунтуют и сопротивляются истине. Тому, чему на словах обязуются служить.

«Поднимают оружие против меня», — мысленно продолжила Силана его речь, но ничего не сказала. Это были опасные слова.

В такие моменты девушка в основном ощущала иное. Что ей тяжело сидеть в присутствии этого человека. Не врали те, кто говорил, что император и Хорес — две стороны одной монеты. Силана чувствовала, что не достойна сидеть или стоять. Нет, её роль — преклонять колени, а лучше упасть на живот, как делали молящиеся в старину. Она видела их изображения, выгравированные на стенах древних храмов Триединства.

Причина такого ощущения была не только в запредельной силе и древности этого… существа, который находился в непосредственной близости к ней. Он и правда вёл себя так, словно видел прошлое этого мира и теперь знает его будущее. А уж голос! Загадочный, мелодичный, глубокий, играющий на всех струнах её (и не только её) души.

Стоило Дэсарандесу заговорить, как Силане сразу становилось ясно, что Тураниус ошибался во всех своих словах и действиях, что он попросту пошёл на поводу своей гордыни и тщеславия.

«Отец перепутал заносчивость и долг перед городом. И вот чем обернулась его трагическая ошибка», — думала девушка.

Лишь позднее, когда Силана под конвоем шла по широким комнатам собственного дворца, ей в голову пришли слова Тураниуса: «Демон в обличье человека». И внезапно она ощутила нечто противоположное тому, что чувствовала ещё день назад. Девушка ругала себя последними словами, считая настоящей дурой, ведь предала того, кто всегда в неё верил. Единственного человека, который являлся для неё идеалом.

Наплевав на душевную боль, которая кривила её лицо, грозя прорваться целым потоком слёз, Силана твердила про себя последние слова отца: «Самые крупные фабрики, лучшие мастера, идеальная система обучения магов-механистов — демону нужно всё это! Значит, ему нужна ты».

«Ты», — повторяла она раз за разом, пока всё путалось в голове. Новая архонт понимала, что если отец был прав, то все эти люди вокруг, народы Империи, которых Дэсарандес объединил под своим крылом и направил воевать, захватывать новые земли и силой возводить новую религию, буквально заставляя людей верить в Хореса, собрались напрасно. Их надежды и чаяния — пустой звук, а готовность вступить в очередную войну, где каждый будет жертвовать жизнью — бессмысленна. Цель состоит не в донесении истинной веры до «заблудших», а в простом подогревании собственного больного эго Дэсарандеса, который решил завоевать весь мир.

Или быть может за этим скрывается какой-то скрытый смысл, недоступный простой девчонке из дальнего вольного города? Кто такая Силана? Наследница Тураниуса, архонта маленького кусочка земли, который, даже расширься в тысячу раз, не сравнится с территорией Империи Пяти Солнц.

«И восстания будут подавлены, как в Кашмире. Наших людей начнут истреблять, наказывать и вводить жёсткие законы. Я не могу допустить этого. Нужно играть по чужим правилам».

Но несмотря на подобные мысли, она всё равно ощущала себя той, кто видит истину. Одной из немногих, кто понимал, что всё вокруг — не более чем иллюзия. Мираж, который может тянуться лишь до определённого момента, а потом исчезнет, обнажая правду.

«Хорес — выдумка, — поняла Силана. — Всегда был лишь один „бог“. И все эти люди поклоняются именно ему».

Вот только сомнения не оставляли её. Неужели она так гениальна и умна? Одна единственная из всех этих сотен тысяч людей, которые собрались под Монхарбом? А ещё миллионами, которые проживали в Империи?

Неужели даже такие люди, как Сандакай, не видят истины? Герцог рассказывал ей истории про становление Империи, о Дэсарандесе и самом Хоресе. О чудесах, которые творились именем Дарственного Отца. О доблести людей, чьими мечами и ружьями были «очищены» Малая Гаодия, Кашмир, Шарские кряжи, Сизианская пустыня и остальные регионы, ныне ставшие колониями могучего государства.

Как могли слова Тураниуса и её выдумки перевесить столь высокую, искреннюю преданность?

«Возможно, вопрос до сих пор кажется нерешённым, потому что я просто боюсь и сама украдкой удерживаю пальцем стрелку весов? — размышляла девушка. — Сама не даю себе возможность принять правду, находя одну отговорку за другой?»

Каждый раз, при свете солнца, любое действие, слово и взгляд будто бы спорили с отцовским безрассудством, гордостью и тщеславием. Лишь ночью Силана давала волю своему сердцу, находя простоту и покой в собственной душе. Только тогда она могла позволить губам подрагивать, а глазам — наполняться слезами.

Закутавшись в одеяло, девушка сама садилась на кровать, изображая отца, который пришёл к ней ночью, а потом притворялась, что говорила с кем-то спящим.

— Мне приснился сон, Силана, — произносили её сухие губы. — Твоя мать снова приходила ко мне.

Ей казалось, что от собственных противоречий, она сходила с ума. Девушка изо всех сил старалась верить в то, что казалось правильным, но окружающий мир раз за разом ломал её об колено, выбивая мысли грузом реальности.

«Мне тоже не хватает её, отец. И тебя… тебя тоже не хватает».

Следующим днём Силану вызвал к себе сам Дэсарандес. А значит, следовало поспешить. Вот только он призвал её не в свои покои, которые занял во дворце, а в расположение армии, чей лагерь встал за пределами города.

Девушка даже не думала спрашивать о причинах или спорить, когда слуга, не слишком хорошо говорящий на мунтосе, сказал, что быстрее будет направиться конными, без кареты и сбора всех придворных, которые были бы обязаны сопроводить её. Напротив, она испытала облегчение, что можно