дождавшись «войдите», открываю дверь и ступаю внутрь кабинета.

Застаю Тарнавского у сейфа.

— Извините, Вячеслав Евгеньевич, я хотела бы все же…

Он забрасывает туда какую-то папку, мой взгляд сам собой соскальзывает с мужской спины на одну из трех полок. Что на них — не хочу знать. И передавать Смолину не хочу.

Тарнавский же, словно издеваясь, не закрывает тут же, а дает рассмотреть. Захлопывает дверцу сейфа и проворачивает ключ.

Я переступаю с ноги на ногу, поднимая взгляд к мужской щеке.

Не слежу за кодом, который вводит, волнуюсь, но раз за разом повторяю: мне без разницы. Мне все без разницы. Какой он человек. Какие у него тайны. Мне нужна только помощь.

Закончив, Вячеслав возвращается к своему столу.

— Десять почти, Юля, почему ты до сих пор на работе?

Складывает в портфель ноутбук, какие-то документы. Я слежу за его действиями, оторопев.

Не получив ответ — он поднимает взгляд. Улыбается широко и с ямочками. Я когда-то млела от этого, а сейчас вместо очарования — тревога.

Чувствую себя некомфортно. А еще глупо.

— Вы обещали мне… — Взгляд мужчины не меняется, но эмоции во мне — очень. Неловкость мешает даже договорить.

Смаргиваю — не помогает. Тянусь к шее.

Легонько сжав, придаю себе смелости. Делаю еще один шаг вглубь кабинета.

Без разговора я отсюда не выйду.

— Вы мне обещали уделить время, Вячеслав Евгеньевич. Это недолго. Я… — Я ночью вам писала. Вы знаете, что мне страшно. Пожалуйста…

Глазами договариваю то, что не могу вслух. Судья так и стоит за своим столом, занеся руку над портфелем.

Смотрит на меня, дышит спокойно, моргает, как все люди. Молчит… Почему-то. Это сигнал, что я могу говорить?

— Я хочу быть с вами честной, Вячеслав Ев…

Я только начинаю, и тут он приходит в движение. Забрасывает в портфель ручку, закрывает его и щелкает застежкой.

Выпрямляется, берет в руки и обходит.

— Это отлично, Юля. Я очень ценю честность. Но сегодня поговорить у нас не получится.

Сердце… В обрыв.

Тарнавский надвигается, я переживаю мощнейшее землетрясение. Почвы под ногами просто нет. Все сыпется. Вокруг. Внутри.

— Вы же обещали мне, Вячеслав Евгеньевич, — шепчу себе под нос, вызывая у жестокого мужчины улыбку.

Он подходит почти вплотную. Продолжая улыбаться, склоняет ухо к плечу. Смотрит на меня.

Я тем временем покрываюсь пятнами. Это такой ужас… Такой…

— Завтра поговорим, в чем проблема, малыш? — Его обращение вызывает отторжение. Я дергаюсь назад, когда в воздухе поднимается рука.

Мужские пальцы соскальзывают вниз, не коснувшись моей кожи. Губы кривятся в усмешке.

Я смотрю на него, не в силах контролировать свое разочарование.

— Завтра вы тоже будете заняты…

Последние надежды рушатся с треском. Перед глазами мелькают строчки переписки с ним ночью.

Потом — его идеально отыгранное сожаление вот сейчас.

Я убеждаюсь в том, что газлайтит он прекрасно. А еще в его бессердечности. Ненавижу его… До предела.

— Возможно, буду, Юля. Тогда послезавтра. Ты же помощница, малыш. Твоя работа — ловить мой ритм. Подстраиваться. Все в твоих руках.

Не коснувшись щеки, Тарнавский не успокаивается. Снова тянется. Я уже не дергаюсь. Мужчина поддевает кончик моего носа. Мне в детстве папа так делал. Тогда я смеялась. Сейчас…

— Мне нужно пять минут, Вячеслав Евгеньевич. Пожалуйста…

Молю, даже вопреки пониманию, насколько это унизительно: получить обещание, весь день ждать, чтобы вечером…

Тарнавский слегка сводит брови. Мне кажется, я ловлю момент колебания. Пытаюсь ухватиться за него и убедить, выпаливаю:

— Это не только для меня важно. Для вас тоже.

Но вместо заинтересованности и серьезности получаю усмешку.

Тарнавский подается вперед, наклоняется к моему уху.

— Малыш, я на работе с половины девятого. У меня было дохуя встреч, писанины, разговоров. Я уже ими наелся. Сейчас я хочу пожрать и завалиться спать. Понимаешь?

— Вячеслав Евгеньевич…

— Не понимаешь… Тогда иначе скажу. В какой момент времени ты решила, Юля, что меня в десять вечера ебут твои дела?

Вопрос бьет четко в солнечное сплетение. Кажущаяся физической боль мешает вдохнуть. Ответить — тем более.

«Но попробуй поделиться. Всякое бывает. Вдруг некоторые люди оправдывают надежды?»

Некоторые люди оправдывают.

Некоторые… Но не вы?

Первый вдох дается очень сложно. Я как будто воды наглоталась. Жадно втягиваю воздух и отступаю.

Тарнавский выравнивается. Смотрит на меня, лучезарно улыбаясь. Я понимаю, что он еще хуже, чем я думала.

— Извини за грубость. Не обижайся, но…

Мужчина разводит руки. Я увожу взгляд в сторону.

Вы… Вы кто вообще? Вы же чудовище…

— Я хотела утром…

— Утром я не мог.

— Вечером тоже…

— Ну что ж, Юля, — смотрю на него. Он улыбается, а я умираю. — Так бывает. Надо было раньше настоять. Да и вообще хорошая привычка: все делать вовремя. Конверт, кстати, в понедельник мне привезешь. Хорошо?

Глава 34

Юля

У меня нет ни конверта, ни надежды больше.

Я удаляю диалог со Спорттоварами и блокирую пользователя. Это эмоциональное и не способное ничем облегчить мою участь действие. Но именно так хочется поступить со своими ложными чаяньями. Растоптать. Каждое.

Я влюбилась в худшего из мужчин.

Он станет моей погибелью. Раньше или позже. Но станет.

На следующий день я уже не пытаюсь заговорить. Прекрасно поняла посыл: мои страхи — это мои проблемы. Надеяться на него глупо.

А через мои руки, тем временем, прошло уже столько компромата с обеих из сторон, что отмыть их с мылом, боюсь, не получится.

Смолин теперь выходит на связь куда чаще. Я продолжаю молоть ему чушь. Не потому, что настолько непрогибаемая, сильная, смелая, а по инерции. В горле непроходящим комом стоит каждая моя ложь и невысказанная правда.

Я больше не храню Тарнавскому верность, к черту его, я всего лишь не знаю, куда двигаться дальше.

Чувствую себя слепым котенком посреди шумной трассы. То, что я до сих пор не под колесами, — не что иное, как чудо.

Сижу на своем рабочем месте, когда мне звонит… Мама.

Сердце сжимается. Слезы моментально собираются в глазах.

Я ее давно уже не набирала. Не могла просто. Боялась в трубку разрыдаться. Что она почувствует. Что она заставит поделиться слишком тяжелой для нас правдой.

Однажды она уже отдала все, что заработала, спасая вляпавшегося ребенка. Второй раз… Это слишком жестоко. Да и это не поможет. Сложно взять себя в руки до чертиков, но я стараюсь. Прокашливаюсь. Веду по нижним ресницам. Встаю и прикладываю мобильный к уху.

Тарнавский в своем кабинете. Между нами — тонкая стена и закрытая дверь. А еще моя уверенность,