До Штакельберга уже дошли новости, что где-то в трюмах «Ингула» вместе с гаубицами прибыли еще два боекомплекта к орудиям его бронепоездов, и сейчас он торопился расстрелять остатки снарядов с максимальной пользой. Под колесами первого броневагона лихорадочно суетилась ремонтная бригада, восстанавливая путь для будущего броска вперед.

По «Муромцу» практически в упор, с пятисот метров, ударили замаскированные как раз на такой случай трехдюймовые пушки – установленные на самодельные деревянные лафеты (подсказка Пакинхэма – английское изобретение периода бурской кампании) стандартные противоминные орудия, пожертвованные японским флотом. Офицеры Страны восходящего солнца предвосхитили появление противотанковой артиллерии примерно на два десятка лет – первый броневагон прошило навылет двумя снарядами: корабельная трехдюймовка Армстронга вполне солидно смотрелась бы и против танков начала Второй мировой.

Но сегодня у русского бронепоезда было надежное фланговое прикрытие. С моря по позициям японских артиллеристов ударили шестидюймовки носового плутонга «Варяга». До полного подавления японцы еще успели продырявить первый бронепаровоз «Муромца», но ни добить поврежденного противника, ни окончательно лишить его подвижности они уже не смогли… «Сисой Великий» тем временем спокойно и методично обкладывал шести- и двенадцатидюймовыми снарядами район вероятного расположения зловредной японской полевой батареи, ведущей огонь шрапнелью…

Перейдя на бег, русские солдаты ворвались на сопку и вскоре добежали до японских траншей. Вернее, до того места, где эти траншеи когда-то имели место быть. Немногие уцелевшие и не потерявшие после обстрела способность соображать японцы отстреливались до последнего патрона, после чего с криком «банзай» бросились в штыковую, встреченные очередями маузеров, бивших практически в упор. По ожившему было японскому «гочкису», снесшему первой же очередью с полдюжины наших бойцов, отработал Бурнос. Широко расставив ноги и наклонившись для компенсации отдачи вперед, он с рычанием выпустил с рук очередь на пол-ленты, навсегда заткнувшую японский пулемет вместе с пулеметчиком.

Над сопкой взвился русский флаг. По этому сигналу команды пластунов покатили наверх двухсотлитровые бочки с сюрпризами. Не прошло и двадцати минут, как первая развороченная бочка покатилась по склону в сторону японцев, оставляя за собой едкий, зловонный дым. Свежий морской ветерок медленно сносил белесую завесу на японские окопы. Попеременно со слезоточивым газом бросали и бочки с обычной дымовой завесой. Через полчаса пелена дыма и газа обещала стать достаточно плотной, чтобы прикрыть выход в атаку разворачивающихся в боевые порядки гвардейских полков.

– Михаил Александрович, а в этой песне, там, где Михаил нас лично поведет…

– Это не я придумал, поверьте, Алексей Алексеевич. Глас народа, так сказать…

Михаил не стал пояснять Брусилову, что на этой строчке настоял Балк, невзирая на все возражения того самого Михаила. «Проще любить не абстрактную Родину, но конкретную фигуру. А лучше вас на роль талисмана и символа армии не подходит никто». Михаил, правда, так и не понял следующей фразы: «При правильной личности ее культ должен пойти стране только на пользу…»

На фоне восходящего солнца, когда грохот боя на берегу практически стих, из розового утреннего тумана проявился «Урал», ползущий на буксире у «Силача», «Свири» и «Роланда». Не доходя до пирса примерно сотню метров, грузный, осевший гораздо ниже ватерлинии, раненый корабль окончательно увяз в илистой мути дна гавани. Его винты бессильно несли за корму грязно-бурые, мутные водовороты.

Видя тщетность дальнейших попыток сдвинуть с места десятитысячетонную махину, Балк-второй, которого Макаров, памятуя о том, как он управлялся с «Фусо», отправил руководить этой операцией, сменил тактику. Рассудив, что его главная цель – как можно скорее доставить на берег десант, он с помощью двух других буксиров подтащил к борту гиганта три доживавшие свой век у дальнего причала угольные баржи. Первые две использовались в качестве плавучего пирса, а третья уже позволяла «дотянуться» до пирса реального.

С борта крейсера-лайнера тем временем спускали многоячеистую сеть, по которой гвардейцы с полной выкладкой спокойно и без суеты перебирались вниз на баржи. Вскоре первые солдаты Семеновского полка, протопав по скрипящим палубам и наспех набросанным деревянным настилам, предусмотрительно включенным в «хозяйство» Одесского морского батальона, попали наконец на берег.

К этому моменту здесь появился вспотевший и пропыленный, завершивший свои дела на сопке Василий Балк.

– Не зря великий князь говорил Брусилову, что ты точно что-нибудь придумаешь! – приветствовал двоюродного брата Балк-третий, попутно уклонившись от могучего хлопка по спине, которым тот его обычно приветствовал. – Опять болтался на своей любимой пыхтящей посудине там, где настоящие корабли стреляют друг в друга?

– Ну, не все же время настоящим морякам по берегу на пузе ползать, – ответно подколол Балк Балка.

– Отставить сцену братской любви! У нас тут война, а не пьеса «Встреча братьев по оружию»! – неожиданно раздавшийся от причала зычный голос заставил обоих Балков обернуться. Однако с катера вслед подходящему контр-адмиралу Рудневу, всем своим видом выказывавшему готовность к разговору на высоких тонах, уже неслось:

– Ваше превосходительство, Всеволод Федорович! На «Варяге» подняли сигнал лично для вас: «Командующий просит срочно прибыть на „Аскольд“!».

– Понял, спасибо, продолжайте наблюдение… Степан Осипович, значит, уже подошел, интересно, кто там с ним еще? Может быть, уже сегодня Того свое и получит. Но сначала у меня получит еще кое-кто… Ну, здравствуй, красавчик… Ох, и злой же я на тебя, Вася, за это трижды раздолбанное минное поле! Смерти нашей захотел, что ли? Или кромсаться в рукопашной с кучей злобных японцев тебе проще и приятнее, чем один раз рубильник повернуть?

– Здравия желаю… Не руби повинную голову, Всеволод Федорович! Не досмотрел. Мой грех…