Они до последнего ничего не понимали в своей развращенной слепоте.

Аромат благовоний стал ярче. Затлели как следует на углях, наконец-то.

— Я хочу зачитать вам некоторые отрывки из рабочего дневника почтенного Примогена Октавиана, вклад которого в дело Ордена вы считаете неоценимым. — Я улыбнулся, раскрыв тетрадь на второй странице. — Этот документ хранился в личной библиотеке Примогена Вергилия, но, полагаю, он был не единственным, кто знал об этом труде.

— Нижайше прошу прощения, — из первого ряда выступила прима Клементина, которую я хорошо помнил по заседанию Совета. Молодящаяся стерва в красной помаде и неприличных бриллиантах. — Это обязательная прелюдия к церемонии? Мы собрались здесь, чтобы…

Она зашлась в приступе кашля. Поднесла руку ко рту и размазала помаду по лицу, когда ее тело содрогнулось от очередных конвульсий. Стоявшие рядом мужчины придержали ее, но приступ не заканчивался. Несколько мгновений спустя кашель донесся с противоположной стороны. Затем еще, со стороны дверей. И еще…

— Боюсь, мне придется говорить громче, — невозмутимо продолжил я, радуясь акустике пол куполом. В этом зале можно было петь оперные арии — и будет слышно, как в Мариинке. — Безусловно, вам обязательно слышать эти строки, потому что они — основание для приговора. Итак, февраль, семнадцатое, год тысяча девятьсот тридцать пятый…

Я зачитывал эти отрывки не столько для них, сколько для себя. МНЕ было важно, что я вершил правосудие, а не превратился в обезумевшего от жажды силы маньяка. Внутри меня горело ледяное пламя мстительного азарта. За всех тех невинных простолюдинов, бастардов и несчастных юнцов, кто не выдержал этих бесчеловечных испытаний.

Я был не просто палачом. Я был судьей.

А еще мне было нужно, чтобы благовоние подействовало, смешавшись с добавленными в ликер ингредиентами. По отдельности они были безвредны, разве что могли вызвать аллергию. Но именно сочетание трав в ликере и ингредиентов в благовонии дарила медленную смерть. Достаточно медленную, чтобы я успел совершить жатву.

— Сентябрь, двадцать шестое, год тысяча девятьсот тридцать седьмой, — продолжил вещать я, глядя в глаза обескураженному Луцию. Юстиний угостил его настоящим ликером из особой бутылки, а не той бурдой, которую приготовили для остальных. Все мы пили безопасный напиток. — Тринадцатилетний объект номер семнадцать точка три не выдержал испытания удушением. Сила не проснулась.

Луций качал головой, не веря собственным ушам, отказываясь верить тому, что видел и слышал. Он отпрянул к стене. Вокруг него ползали люди, хватались за его ноги, умоляя помочь, а дисциплинарий просто растерянно пятился, словно потерялся в пространстве.

— Это лишь середина дневника, — я наклонился над корчившейся Клементиной и захлопнул тетрадь. — Это лишь несколько лет. Весь ваш Орден построен на крови детей и желании использовать силу ради удовлетворения низменных потребностей. С этого момента Орден объявляется распущенным.

Я сомкнул руки на горле Клементины, и женщина, уже не имея сил сопротивляться, несколько раз дернулась, а в мои вены начала перетекать ее сила. Все прошло быстро, я даже не успел насладиться ощущением.

Кто-то бросился на меня — я заметил лишь мелькнувшие полы фрака и ударил его кинжалом Северины. Неудачливый противник охнул, а мне оставалось лишь забрать его дар. И снова лишь доля секунды удовольствия. После десятого это превратилось в рутину.

Извивавшиеся в корчах разряженные люди пытались выбраться — стаскивали шторы — лишь затем, чтобы увидеть плотный барьер, возведенный Друзиллой и ее сектой. Кто-то пытался ломиться в двери, но их заблокировали снаружи. Люди оказались в ловушке. И они оказались очень простой добычей.

— Что… Что ты сделал…

Я присел на корточках возле хрипевшего старика, который наверняка застал творчество Октавиана.

— По… почему Тьма не работает?

— Потому что в этом рецепте нет Тьмы, — улыбнулся я. — Только органическая химия с поправкой на организм посвященного. Именно поэтому вы умираете так медленно и не можете сопротивляться. Ваши тела тратят силу только на то, чтобы бороться за каждый вдох.

Впрочем, для этого старика все закончилось быстро.

В какой-то момент я потерял счет черным фракам и платьям, рубинам и бриллиантам, примогенским цепям и брошкам Ордена. Все перед глазами смешивалось в единую черную массу, я работал только инстинктами: чуял бьющуюся жизнь — шел к ней, забирал дар, шел к следующему.

— Я… Я ничего не знала… — взмолилась какая-то женщина. — Оставь меня…

— Поздно.

Если в самом начале, тогда, с Драганой или Артуром, жатва приносила наслаждение, да даже с Вергилием еще было приятно, то сейчас я не чувствовал ничего, кроме усталости. Я уже обошел добрую половину зала.

«Передохни», — сказала Тьма. — «Время есть».

Она была права. Следовало сделать паузу. Мое тело разрывалось от резко заполнившей его силы. Я чувствовал себя воздушным шариком, который все продолжали надувать и надувать, хотя он грозил лопнуть.

— Выпей это.

Друзилла поднесла мне рюмку.

— Что это?

— Золотой бальзам. Тот самый, из кабинета Вергилия. Станет легче. Я бы помогла, будь это возможно, но Палач — ты.

— Ага…

Я принюхался и попробовал жидкость на кончик языка. Пахло точно так же. Дурацкая предосторожность, но паранойя меня не отпускала. Выпив рюмку залпом, я содрогнулся, но уже через несколько секунд стало легче.

— Как ты? — спросила старуха.

— Рука бойцов колоть устала, — процитировал я Лермонтова и устало привалился к колонне. — Осталось немного.

— Время на исходе, нужно поторопиться.

Я молча кивнул и продолжил дело. Странно, но сейчас я не ощущал ничего, кроме опустошения. Я копил эту силу, она вливалась в мою кровь, заставляя организм сходить с ума — не будь я посвященным, меня бы наверняка разорвало. Но тело перестроилось, хотя выдерживало нагрузку с трудом.

«Это пройдет», — успокаивала Тьма. — «Все уляжется, и тебе станет легче».

Ага. Надеюсь. Теперь мне становилось понятно, почему для этой задачи нужен был особый человек в особом теле. Дары Оболенских сейчас работали на меня и позволяли не вылететь «пробкам». Я пожал еще с пару десятков, выпрямился…

— Все. Кажется, все…

Друзилла и ее молчаливые дамы, Юстиний и еще несколько незнакомых мне людей подошли ближе. Я бросил взгляд на Луция — его я не трогал, но он лежал с закрытыми глазами возле дверей.

— Я его усыпила, — сказала Друзилла. — Он и так слишком много видел. Но ты ведь именно этого и хотел?

Да, я хотел этого. Хотел, чтобы он узнал, кому служил