class="p1">Этого современная культура тоже не приемлет, однако существует старая, но не утратившая своей актуальности присказка о том, что лицо важнее сердца, потому что его можно — и дóлжно — сознательно контролировать.

Но самый характерный эпизод, иллюстрирующий новую толкиновскую концепцию мужества, приведен в конце главы 8 книги IV, «Близ Кирит-Унгола». Сэм и Фродо садятся перекусить — как они считают, последний раз в жизни — и заводят разговор о сказках. Фродо убежден: великим сказаниям никогда не приходит конец, но чтобы это не звучало слишком оптимистично, он добавляет, что к их героям это не относится. Сэм развивает тему сказок с продолжением и со смешной напыщенностью и пренебрежением к правилам грамматики выдвигает предположение о том, что однажды какой-нибудь отец скажет своему сыну, мол, Фродо был «[наиболее известнейшим][67] из хоббитов, а это немало значит» (на самом деле, как мы знаем, значит это не так уж и много). В ответ Фродо смеется.

С тех пор как Саурон явился в Средиземье, здесь такого не слыхивали. И Сэму показалось, будто слушают все камни и все высокие скалы. Но Фродо было не до них: он рассмеялся еще раз.

— Ну Сэм, — сказал он, — развеселил ты меня так, точно я эту историю сам прочел. Но что же ты ни словом не обмолвился про чуть не самого главного героя, про Сэммиума Неустрашимого? «Пап, я хочу еще про Сэма. Пап, а почему он так мало разговаривает? Я хочу, чтоб еще разговаривал, он смешно говорит!»

Они продолжают беседу, а потом засыпают. Так их и застает Горлум: умиротворенные лица хоббитов задевают в нем какую-то струну, он подползает ближе, касаясь колена Фродо, и в эту минуту снова предстает не Горлумом, а Смеагорлом, «старым-престарым хоббитом, который заждался смерти… измученным, жалким, несчастным старцем».

И здесь проявляется своеобразная жестокость этой истории, не замеченная Эдвином Мьюиром: Сэм тут же разрушил мимолетное ощущение. Проснувшись, он увидел, как Горлум «„тянул лапы к хозяину“: так ему показалось», сурово его окликнул (Горлум на этот раз ответил ему «тихо»), а потом выдвинул обвинение: «Чего мухлюешь, старый злыдень?» В ответ «Горлум отпрянул… <…> Невозвратный миг прошел, словно его и не было».

Надо понимать, что среди незаметных жертв битвы за Средиземье был и старый хоббит Смеагорл, и существо, в которое он превратился, — Горлум. Большинство персонажей и в самом деле несут тяжкое бремя сожалений. Намеренно парадоксальным образом представлено оно и в образе Древня, который знает, что его род и история не будут иметь продолжения, однако вид у него при этом, по мнению Пина, «печальный, но отнюдь не несчастный» (глава 4 книги III). Можно ли одновременно быть «печальным» и «отнюдь не несчастным»? Современные значения этих понятий указывают на то, что это невозможно, однако Толкин часто не обращает на них никакого внимания. Печальное счастье Древня (как отмечает К. С. Льюис в своей работе «Исследование слов» (Studies on Words), древнее значение слова sad (печальный) — «устоявшийся, определенный») и безнадежная веселость Сэма (как у сэра Гавейна) создают образ мужества, главная черта которого состоит в том, что оно сохраняется даже при полнейшем неверии в удачу.

Некоторые выводы

Еще один пример не замеченной многими жестокости в книге «Властелин колец» — забвение, в которое погружается Фродо в последних ее главах. Где-то он, вероятно, и пользуется большим уважением, но в Хоббитании, как «не без грусти замечал» Сэм, его не очень-то и чтут. Его стремление к миру и отсутствие агрессии не дают ему принять участия в заключительной «битве у Приречья» — его вмешательство ограничивается лишь защитой пленных.

Его имя не значится в верхней части Великого Списка, который заучивают наизусть летописцы Хоббитании, и его семья, в отличие от Кроттонов, Скромби и Очарованов, ничего от этого не приобрела. У него и семьи-то нет: его история, как и история Древня, не будет иметь продолжения, и что бы там ни воображал себе Сэм, в самой Хоббитании он никогда не станет «наиболее известнейшим из хоббитов». Полученные им раны, по-видимому, не поддаются исцелению — по крайней мере, в этом мире. И на одной из последних страниц книги он повторяет то, что и он сам, и другие говорили на протяжении всей книги: так и должно быть.

«Так часто бывает, когда нужно что-то спасти: кто-то должен отказаться от него, потерять для себя, чтобы сохранить для других».

Такое неуважение и невнимание к лучшему из «хороших парней» идет вразрез не только с отзывом Эдвина Мьюира, но и со всей системой памятников павшим героям, минуты молчания, фондов помощи ветеранам и празднования Дня победы, так хорошо знакомых Толкину и всем, кто жил в Британии после Первой мировой войны. По крайней мере, так кажется на первый взгляд. А на самом деле слова Фродо очень напоминают надпись на стеле, установленной на Импхал-Кохимском военном кладбище, о котором сейчас мало кто помнит, да и надпись цитируют с искажениями. Она гласит (явно перекликаясь с эпитафией Симонида на гибель спартанцев в Фермопилах, о которой рассказывается в сборнике Голдинга «Горячие врата»):

When you go home tell them of us and say

For your tomorrow we gave our today.

(Просим вас, чтоб, воротясь домой,

Вы родным и близким рассказали,

Как за ваше будущее мы настоящее свое отдали.)

Как некоторые из вышеупомянутых известных писателей, творивших в жанре фэнтези, Толкин пережил войну, и наряду с твердой верой в (некое) Провидение в его книгах сквозит разочарование ветерана, вернувшегося домой.

Но обратим свой взор от этого намека на высокие материи к вещам почти нелепым. Как я отмечал ранее, между литературными критиками разгорелась нешуточная борьба за звание автора самого необдуманного комментария в адрес Толкина. Среди претендентов на победу можно назвать профессора Марка Робертса из Кильского университета: в своей статье о «Властелине колец», опубликованной в журнале «Критические эссе» (Essays in Criticism) за 1956 год, он написал:

Книга не основана на понимании реальности, которое невозможно отрицать, не опирается на некое стратегическое мировоззрение, которое одновременно составляло бы ее смысл.

Разумеется, в нашем постмодернистском мире трудно придумать хоть какое-нибудь «понимание реальности», которое никто бы не смог отрицать, однако профессор Робертс писал в более простую для критиков эпоху. На самом деле он, очевидно, пытался поставить на Толкине крест исходя из формулировок и взглядов самого авторитетного на тот момент критика — Ф. Р. Ливиса.