– А Славко? – тусклым голосом произнесла Полина. – Что будет с ним?

– Дался он тебе, этот идиот Славко! – в сердцах воскликнул Платон. – Я же сказал тебе, что он пойдет в расход. Уже решено, что он получит «вышку». Конечно, если вообще дотянет до суда... А то слишком строптивый и горячий, на процессе будут иностранные наблюдатели, нам не нужны скандалы и неожиданные казусы. Славко дал признание, у нас есть имена его сообщников...

Полина сжала перо с такой силой, что пальцы побелели. Всего одна подпись – и она спасет себе жизнь. Себе и Володе. Славко все равно обречен, так что она не сделает ему хуже. Она только спасет себя!

– Давай, подписывай. – Платон поцеловал ее. Руки Крещинского лезли ей под платье. – Полина, как же я хочу тебя! Я не мог забыть тебя все эти годы! Даже с другими женщинами в постели я думал о тебе! Закрывал глаза и представлял, что вместо жирной коровы рядом лежишь ты! Полина, будь моей!

Полина всадила острое стальное перо Платону в локоть. Крещинский завопил, отшатнулся от нее. Рукав немедленно окрасился кровью.

– Я не буду ничего подписывать, – сказала Полина. – Ты редкостная сволочь, Платоша Крещинский! Видимо, во всем пошел в своего отца-крючкотвора. Я предпочту умереть, но твоей наложницей не стану.

Крещинский вытащил перо из раны, швырнул его на ковер. Лицо Платона исказила гримаса безумия, глаза потемнели.

– Ты сделала свой выбор, – держась за сочащуюся кровью, перемешанной с чернилами, руку, сказал он слишком спокойно. – Я хотел спасти тебя, но вижу, что ты недостойна этого. Пошла прочь, сука! Учти, совсем скоро ты окажешься в этом самом кабинете и на коленях будешь умолять меня пощадить тебя и Володьку. Будешь предлагать свое тело. Но я не пощажу тебя, Полина! Твой выродок отправится в интернат, и я лично прослежу за тем, чтобы из него сделали человека, если, конечно, он не сдохнет от побоев или какой-нибудь заразы. А ты...

Он подошел к Полине и со всего размаху ударил ее по лицу.

– Ты все равно станешь моей, – завершил он с нотками безумия в голосе. – Я отымею тебя, когда тебя приволокут ко мне, избитую и окровавленную. А потом ты сдохнешь – или в подвалах этого здания, или где-нибудь в лагере. Мне жаль тебя. А теперь убирайся!

Крещинский швырнул пропуск в лицо Полине. Щека у нее ныла, а сердце стучало, как бешеное.

Она неловко поднялась и вышла из кабинета. В коридоре сновали работники прокуратуры, сидели посетители, шла привычная жизнь. Всем было решительно наплевать на то, что Полина только что подписала себе смертный приговор.

Полина замерла около двери. Схватило сердце. Голова закружилась, в висках шумела кровь, на глаза наворачивались слезы, хотя она приказывала себе держаться. Правильно ли она сделала, отказавшись от предложения Платона? Или она должна была продать ему себя, чтобы выторговать свою жизнь и будущее Володи?

Она прислонилась к косяку. Дверь открылась, появилась дородная дама в пальто с лисьим воротником и смешной шляпке с вуалеткой. Дама участливо посмотрела на Полину и спросила:

– Вам дурно? Ой, у женщины сердце прихватило!

Полину усадили на скамейку в коридоре, принесли стакан воды, пахнущей валерьянкой. Она же ничего не слышала вокруг себя. Наконец она снова осталась одна.

Ее взгляд скользнул по двери. Она увидела две латунные цифры – «12».

Двенадцать! Именно эту цифру назвал ей цыган, когда она спросила его, что ожидает ее и Славко. Двенадцать! Она не сомневалась, что именно это он имел в виду.

Полина вдруг ощутила дикую боль, которая пронзила ее сердце. И поняла – все закончилось. Славко умер. Он умер, а вместе с ним умерла и она сама...

Платон пощупал набухшую от крови руку. Чертова баба! Она бы могла и убить его. И все из-за чего – из-за какого-то неудачника по имени Славко! Он потерял Полину, на этот раз навсегда. Ну что же, сегодня ночью ее арестуют, он позаботится о том, чтобы строптивицу привели к нему. И она поплатится за свою гордыню и спесь. Еще совсем немного – и она станет его!

Крещинский вышел из кабинета следователя Иванченко, поднялся этажом выше, где располагался его собственный – намного больше и просторнее. Открыл ящик стола, достал оттуда «браунинг». Поднял трубку телефона и сказал барственным тоном:

– Я желаю допросить подследственного Трбоевича. Доставьте его в комнату для допроса.

Рука все еще ныла, но Платон не замечал этого. Он спустился в подвальный этаж, где располагались камеры и комнаты для допроса. Крещинский оказался в бетонном помещении с низким потолком, с которого светили невыносимо яркие лампы.

Славко был уже там. Платон зашел в комнату для допроса, дверь за ним лязгнула. Славко лежал на полу, сознание и жизнь еле теплились в нем. Платон подошел к нему.

Кто бы мог подумать, что в течении полутора суток человек может так разительно измениться! Из здорового, мощного мужчины сорока с небольшим лет Славко Трбоевич превратился в пускающего слюни старика с трясущейся головой. Лицо Славко представляло собой один большой кровоподтек, оба глаза затекли и вспухли, Трбоевич тяжело дышал, видимо, были раздроблены ребра и повреждены легкие.

– Славко, – позвал его Платон. Веки живого мертвеца дрогнули. – Ах, ты не в состоянии смотреть! Такое иногда бывает со строптивыми идиотами, которые щеголяют именем товарища Сталина и нападают на охрану.

– Товарищ Сталин... – просвистел Славко, еле шевеля размочаленными губами. Тонкая струйка крови побежала у него изо рта.

– Ты что-то хочешь передать Иосифу Виссарионовичу? – спросил, доставая «браунинг», Платон. – И ты думаешь, что он захочет это услышать? Он уже услышал от тебя все, что требовалось. Ты, Славко, предатель и шпион, главарь преступной организации, которая пыталась уничтожить успехи советской дипломатии.

– Ты... врешь... Я... отказываюсь.. от признаний... – с неимоверным трудом произнес Трбоевич. – Я... так... и скажу... на процессе...

– Не сомневаюсь, – покачал головой Платон. – Идиотизм, как известно, неизлечим. Ты все такой же – упрямый коммунист старой закалки. И никому не нужна твоя правда. В этом мире есть только одна правда – та, которая установлена товарищем Сталиным. А раз он сказал, что ты враг и шпион, так это и есть.

Платон ударил Славко носом блестящего сапога в живот. Трбоевич застонал.

– Мы не можем допустить, чтобы ты испортил нам процесс, там будут иностранные корреспонденты, – произнес Платон. – Товарищ Сталин не хочет никаких накладок. Лаврентий тоже не хочет, да и я не хочу. Поэтому, друг мой, мавр сделал свое дело – мавр должен уйти. Ты дал нам показания на своих подельников, нам этого хватит. Они свое получат. И ты тоже! Не беда, если главный обвиняемый покончит жизнь самоубийством, как трусливый шакал. Ты и есть трусливый шакал, Славко!

– Мразь... Какая же ты мразь, – прошептал Славко и плюнул. Комочек кровавой слюны попал на носок сапога Крещинского.