перед которой преклонится всякий южанин, — добавил он с поклоном, вспомнив, что его просительница также с севера. — Вести себя таким образом по отношению к даме! — негодовал он. — К тому же у вас дело спешное, не то, что у него.

— Иначе я не просила бы вас принять меня раньше его.

— Он может подождать и год. У него земельное дело. С голоду он не умрёт. Его святейшество выйдет не раньше, как через час, — переменил он тему разговора. — Я пригласил вас сюда на случай, если он выйдет раньше. Не угодно ли вам будет сесть и подождать?

И он подвёл её к трельяжу, закрытому вьющимися растениями, откуда она могла всё видеть и слышать, оставаясь сама невидимой.

— Вы позволите мне заняться делами? Присутствие такой просительницы только изощрит мой ум.

— Вы всегда очень любезны, дон Людовико.

— Не настолько, как хотелось бы. Сегодня у нас очень хлопотливый день: его святейшество настаивает на том, чтобы ехать завтра. Он не успокоится, пока не стряхнёт с своих ног прах Констанца. Он слышать не может о соборе и о всём, что его напоминает. Все обычные занятия уже прекращены, и я заканчиваю теперь самые спешные. Итак, с вашего позволения...

И, поклонившись, он сел за свой стол.

Леди Изольда сидела за трельяжем, безмолвно созерцая всё происходящее. Она видела, как вошёл в роскошном одеянии какой-то кардинал, видела в широко распахнувшиеся перед ним двери, как все низко кланялись ему, а он едва удостаивал ответтом их низкие поклоны. Все в Констанце ненавидели кардиналов за их гордость. Она видела, как тот же самый человек, который вошёл с таким презрением ко всем, жадно выпрашивает себе пребенду, умоляя камерариуса не забыть доложить о нём его святейшеству при удобном случае. В это время обычай, или скорее злоупотребление, иметь за собой несколько епархий был запрещён. Это было одно из гнуснейших злоупотреблений, ибо за некоторыми прелатами числилось до пятисот епархий. Папа настоял, впрочем, чтобы это запрещение не касалось прелатов, не располагающих достаточными средствами, чтобы жить сообразно их положению.

Далее леди Изольда слышала просьбу тех, которые ходатайствовали о том, чтобы их дело было перенесено из светского в папский суд, хотя оно и не было подведомственно духовному суду. Это было также большим злоупотреблением, так как из двух судившихся тот, кто был богаче, при общеизвестной продажности курии, всегда мог осилить своего противника. В конкордатах, которые Мартин V заключил с Англией и Германией, переносить дела в папский суд без согласия на то обеих сторон запрещалось, но с оговоркой, дававшей самый широкий простор: если только по свойству дела или положению лица, которого оно касается, не будет удобнее в интересах правосудия решить его в курии.

Она слышала, как один прелат просил дать ему приход, который уже был обещан другому, слышала, как он предлагал гарантии, что будет аккуратно выплачивать святейшему престолу доходы первых годов. Его соперник не будет, по его словам, в состоянии удовлетворить всем требованиям, потому что он сам небогат и к тому же очень много раздаёт бедным.

Многие просили о диспенсации, то есть о предоставлении им права проживать не в своей резиденции. Многие, наслаждаясь пребендами, не исполняли лежавших на них обязанностей, отчасти потому, что были слишком молоды для этого, отчасти потому, что не хотели этого сами. Папа обещал уничтожить и это злоупотребление, но не мог этого сделать ввиду примера, который он сам недавно подавал.

Некоторые являлись, чтобы замять делишки по проступкам, о которых неудобно и говорить. И всё это леди Изольда принуждена была выслушивать. А перед ней на столе лежал список буллы, предписывавшей инквизиторам поступать с беспощадной строгостью с теми, кто осмелится не повиноваться церкви, а в особенности с последователями Гусовой ереси, которая начала уже распространяться в Богемии.

Отчаяние овладело ею. Всё было добродетелью, если этого хотела церковь, и всё становилось грехом, когда ей было так нужно. Всё можно было устроить при помощи золота. Вопрос был только в размере взятки. Она истратила много, чтобы найти доступ сюда, и готова была отдать всё, что у неё было. Но всего этого было мало, чтобы купить папу и его двор. А иначе здесь ничего нельзя было сделать. Отпустив последнего просителя, камерарий встал из-за своего стола и, подойдя к ней, сказал:

— Я распорядился, чтобы просителей больше не допускали сюда, пока его святейшество не выйдет к ним. Таким образом, вы можете поговорить с ним без всяких помех.

И, как бы угадывая по выражению её лица волновавшие её чувства, он прибавил:

— Вот вы теперь присутствовали целый час при том, как идут дела при папском дворе. Я знаю, что вы — острый наблюдатель. Скажите, какое же вы вынесли впечатление?

— Плоть и мамона управляют миром, — с горечью отвечала она.

Камерариус не обиделся на её слова. Только слабая улыбка скользнула по его красивому, умному лицу.

— Это верно, — отвечал он спокойно. — Но так везде. Все обвиняют нас в том, что мы хуже всех. Но продажность царит везде — и в высшем суде князей, и у прелатов. Почему же канцелярия папского двора должна составлять исключение?

— В самом деле, почему бы это? — иронически спросила она.

Он понял скрытый смысл её вопроса и с жаром продолжал:

— У нас — самое лучшее извинение. Благодаря расколу и огромным тратам, которые сделал Иоанн XXIII, или Балтазар Косса, если хотите его так называть, папский двор очутился в таком стеснённом положении, что мы принуждены занимать деньги даже для того, чтобы покрыть расходы по коронованию теперешнего папы. Управление церковью и содержание папских легатов стоят дорого. К тому же папские владения защищаются наёмными войсками.

— Вероятно, его святейшеству очень неприятно...

— Будьте справедливы. Посмотрите на царские дворы епископов и прелатов. Разве может папа жить в апостольской простоте? Если бы он вздумал так жить, его никто не стал бы терпеть. Все хотят, чтобы у папы были власть и сила, ибо от него исходит их собственная власть и сила, и все они мечтают, что когда-нибудь тиара будет возложена и на их голову. Папа — глава церкви, которая не может ошибаться. Если он не будет иметь власти изречь своё великое проклятие, то как могут они изрекать свои? Удалите из этого здания хоть один камень, и всё оно станет разрушаться и падёт. В конце концов кто сделался бы папой? Первый попавшийся