Около его постели стояло кресло, старое и очень неудобное. Я тихонько подошла к Рафе, чтобы не помешать его сну после сложной процедуры, поцеловала в губы, забралась на это растрепанное кресло, которое было сделано во времена Ивана Грозного, и забылась в тяжелом сне.

Хоть и спала я крепко, меня разбудила возня в палате. Возился тот, к кому я пыталась прорваться не далее как сегодня утром. Часы показывали начало третьего ночи. Рафа начал отходить от наркоза и поэтому вяло ерзал тремя здоровыми конечностями.

Я потерла глаза, только после этого вспомнив, что на мне, к счастью, не было косметики, и, потянувшись, подошла к кровати Рафы.

Он устало, но нежно смотрел на меня из-под полуоткрытых век, и в тот момент мне ужасно хотелось прикоснуться к его ресницам – длинным и пушистым, какие бывают у моделей в рекламе туши.

– Доброе утро, – прошептала я, отлично сознавая, что сейчас ночь.

– Доброе, – откликнулся Рафа и хотел пошевелить раненой рукой. Мышцы на его лице немного дернулись от боли, и он громко вздохнул. – Переживу, – заверил он не столько меня, сколько себя.

Мы еще какое-то время находились в полном молчании, но оно не было тяжелым. Я как будто не могла найти слов, чтобы рассказать ему, насколько я благодарна и признательна моему Бонду. Он кинулся под пулю, заслонив меня своим телом. Это будет покруче поступка Кевина Костнера в «Телохранителе». Во-первых, Кевин был профи, во-вторых, это была его работа, за которую ему платили. В-третьих… Мой Рафа гораздо лучше всех этих Костнеров, Блумов и Джонни Деппов… Он лучше всех, потому что я его люблю.

Не знаю, озвучила ли я свои мысли вслух, но услышала от него тихое «я тебя больше».

Рафа сделал усилие и немного подвинулся на кровати, съехав влево. Я легко, словно кошка, запрыгнула к нему под бок, и мы снова уснули. И на этот раз мне спалось гораздо спокойнее.

Утро было солнечным и очень суетным. В семь утра нас разбудила сестра, которая пришла проверить тяжелого пациента. Она согнала меня с кровати, пояснив, что специально для посетителей тут поставлено это «очень удобное кресло». Когда я спросила, пробовала ли она сама сидеть на этом авангарде мебельного искусства, сестра недовольно поджала губы и стала бубнить, какая нынче балованная пошла молодежь.

Следом пришел врач проверить швы на ране Рафы. Все было хорошо, и по прогнозу Владимира Владимировича (это имя я запомнила сразу же) больной мог поехать домой уже через неделю. Дома, как известно, и стены лечат.

В десять стали давать завтрак, и та же сестра, тетя Надя, объявила мне, что кормят только больных. Посетители должны питаться отдельно и не объедать несчастных пациентов. Я с честным лицом заверила тетечку, что не прикоснусь к больничной еде, даже если мне приставят к голове пистолет. При воспоминании о пистолете по телу пробежала холодная волна судороги.

– Как ты понял, что нужно вызвать полицию? – наконец-то спросила я, пока Бонд вяло мешал кашу алюминиевой, немного кривой ложкой.

– Я проснулся от громкого звука, ты, наверное, шарахнула дверью о косяк. Огляделся, тебя нигде не было. Только твой сотовый на полу. Я посмотрел журнал звонков. Милая была последней, с кем ты говорила. Причем всего минут пять назад. Я позвонил ей, но она отключила телефон.

Перед моими глазами встала картина, как она беззаботно машет рукой, когда ее сотовый завибрировал. «Подружка», – объяснила она и, отрубив мобилу, спрятала ее в карман брюк.

– Если честно, я не понял, зачем она могла тебе звонить. До этого даже не думал, что вы знакомы. Затем вспомнил, как вы вместе сидели на похоронах. Ты о чем-то с ней беседовала, то и дело бросая на меня гневные взгляды. – Рафа вопросительно на меня уставился, отодвигая тарелку с кашей.

– Мне не понравилось, что ты все время был с Кристиной, – пробурчала я, чувствуя, как заливаюсь краской. Мне было ужасно стыдно за то, что я приревновала девушку Славки к моему Бонду.

Рафа удивленно поднял брови, но никак не прокомментировал абсурдность моих глупых мыслей. Ревновать меня к Кристине – это все равно что ревновать к родной сестре, вероятно, подумал он.

– Минут через десять я позвонил Илоне Давыдовне, – продолжил Рафа, взявшись за бутерброд с сыром, – она тоже была в непонятках. Зоя звякнула ей поздно вечером во вторник, попросила ключи от дачи Князевой. Сказала, что ей очень нужно побыть вне стен города, подумать над кое-какими вещами. В общем, наговорила полную чушь, но Илона не стала ей отказывать. Разумеется, при условии, что Милая будет на работе в одиннадцать вечера, когда «Наима» открывает двери. – Рафа замолчал и разломил бутерброд. – Я подумал, подумал… Зачем ей тебя увозить. А то, что ты уехала с ней, я узнал, когда спустился вниз. Сережка, знакомый парень со второго этажа, говорил со знакомым по мобилке и упомянул, что хочет купить себе «Жук», модель 2001 года, такой, который иногда бывает у нас во дворе. Я расспросил его о том, что он видел, и он ответил, что машина приехала всего минут на пять. О «Жуке» Серега мечтает уже давно, вот и застыл как вкопанный, увидев зеленое чудо у нас перед подъездом. За рулем сидела девушка с темными волосами, потом к ней прибежала еще одна. После этого «Фольксваген» резво покинул наш дворик.

Я закусила губу, не в силах отвести от Рафы любопытно-восхищенный взгляд. Кстати, надо будет найти этого Серегу и поставить ему бутылку. Или купить конфет, или сделать что-нибудь приятное. В конце концов, в том, что Рафа спас мне жизнь, была заслуга и его соседа-энтомолога[3].

– И тогда меня осенило, что это может быть она, – Бонд откусил хлеб с сыром, почти не жуя, проглотил, – ведь у нее есть потрясающая возможность интересоваться материальным состоянием нашей клиентуры. Почему мы сразу не включили Милую в список подозреваемых, я даже не понимаю.

– Потому, что она женщина, – я пожала плечами и проглотила вторую половинку бутерброда. Простите меня, но есть хотелось страшно. – Я не могла представить, что Зоя хладнокровно сможет планировать такое и издеваться над себе подобными.

– Ты не знала Милую, – буркнул Рафа, – тебе это простительно. Но почему я не вспомнил о том, какая она расчетливая и прагматичная?! Она не думает обо всех этих бреднях типа женской солидарности или мира во всем мире. Все, что ее волнует, это своя выгода. Ее трудно винить. Милая из маленького городка, приехала в Москву в возрасте 13 лет вместе с двоюродной теткой, которая умерла, когда девочке исполнилось 17. В жизни ей всего приходилось добиваться самой. Сострадания и жалости в Зое было не больше, чем в Гитлере.

Рафа снова помолчал.

– Потом я хотел позвонить в полицию, но что я мог сказать? Помогите, мой менеджер захватила в заложники мою девушку?