момент Вдяков выразил желание показать нам «свои апартаменты». Посещение комнаты Вдякова особенно запомнилось нам. Небольшая холодноватая комната на втором этаже дачи, с темными дощатыми стенами, по всей видимости, бывшая детская. Под ноги нам постоянно попадались небрежно разбросанные детские игрушки: пластмассовый клоун, цветной мяч, картонная труба с шелковой лентой, разноцветные кубики. У одной стены стояла узкая железная кровать, сообщавшая комнате нечто аскетическое. У окна стол, покрытый желтоватой бумагой. Наше внимание сразу же привлекли небольшие картинки, развешенные на стенах. Оказалось, это рисунки самого Вдякова. Свои рисунки он показывал охотно, без намека на жеманство, сопровождая показ пышными комментариями. На одном из рисунков виднелось укрытое снегом кладбище с полуразвалившимися надгробиями и постаментами. Там и сям из-под снега выползали какие-то существа, похожие на ящериц, однако разобрать их контуры почти не удавалось, так как густая штриховка прикрывала их, заставляя извивающиеся тела сливаться с темнеющим ландшафтом. Только ценой значительного зрительного напряжения можно было различить совсем вдали цепь неких предметов, напоминающих, пожалуй, дымящиеся пирамиды.

Вдяков обратил наше внимание на ненавязчивость распределения легких цветовых пятен, которые, будучи свободными от контура, в то же время способствовали достижению задуманного эффекта.

На втором рисунке предстал скелет, окруженный детьми. Дети украшали его игрушками и зеркальными шарами, как новогоднюю елку. Несколько шариков уже качалось на ребрах. Лица детей казались воодушевленными, перламутровыми, сдержанно светящимися, как рыбьи животики.

Как и на первом рисунке, фон был темный, затушеванный до черноты. Только всмотревшись, получалось разглядеть очертания захламленной комнаты, какие-то лохмотья, свисающие с потолка, фронтоны огромных резных шкафов. Автору удалось неплохо сыграть на контрасте между мраком в глубине комнаты и перламутровым блеском костей скелета, детских лиц, елочных игрушек.

Остальные рисунки казались более мрачными. В первый момент на них вообще ничего не удавалось разобрать, и только потом различались бесформенные груды, напоминающие испражнения, какие-то разрозненные внутренности, костыли, странные, смутно-отвратительные приборы или же вполне невинные предметы, приобретающие из-за необычного окружения двусмысленный и даже пугающий оттенок. И чем больше мы вглядывались в эти рисунки, тем больше выявлялось различных отвратительных подробностей.

Незнакомая нам дама, незаметно и тихо вошедшая, отчетливо произнесла:

– Ну почему, почему, почему нужно рисовать такую гадость? Ведь я даже смотреть не в силах, честное слово!

– Страшное? – усмехнулся Вдяков. – А по-моему, они смешные. Это, в сущности, картинки-анекдоты.

В основе любого смеха лежит одно: щекотка.

Умиление, намек, брезгливость, простота изложения – все это способствует созданию той самой щекотки, о которой я вам толкую.

Показом рисунков Вдяков не ограничился, и мы имели удовольствие видеть его коллекцию. Он и до этого несколько раз упоминал о своей коллекции. «Я всегда питал страсть к коллекционированию, – говорил он. – Однако еще в детстве я никогда не мог остановить свой выбор на чем-то одном. Я трепетал перед любым предметом, в котором наблюдалось изощренное мастерство. Слишком болезненно стало бы для меня ограничиться узкими рамками, например собирать только табакерки или только стеклянные цветы. Поэтому я решил собирать все, то есть все те небольшие предметы, вызывавшие мой восторг, конечно, строго ограничивая себя, осуществляя тщательный отбор. Сейчас я покажу вам небольшой филиал этой коллекции.

И, наклонившись, он достал из ящика стола большую шкатулку с инкрустацией из разных пород дерева, красноватую, с восковым блеском. Мы не станем отрицать, что с удовольствием рассматривали те вещицы, которые находились в коробке. Миниатюрная фарфоровая чернильница, перламутровые емкости с остатками стародавнего кокаина – всего лишь светлая пыль на вогнутых металлических стенках. Часики. Несколько необычайной красоты раковин, несколько обработанных или необработанных камней, какие-то упругие разноцветные перья. Помнится, мы долго рассматривали искусно сделанную из зеленоватого металла ящерицу с тончайшим медным узором на спинке, на высунутом язычке сидела железная муха, и ящерица, судя по всему, готовилась втянуть ее в приоткрытый рот. Молниеносное движение было искусственно остановлено, и Вдяков обратил наше внимание на «выражение лица» ящерицы, на ее лукавую плотоядную улыбку. Мы вспоминаем фарфоровую улитку, каких-то пестро раскрашенных человечков-уродцев, подвешенных к слегка изогнутой палочке, – они начинали танцевать и дрыгаться, стоило только эту палочку встряхнуть. Пятнистые окаменелые яйца неких экзотических птиц. Во всем этом присутствовало что-то сказочно-таинственное, некая смесь из хрупких намеков, страха, игры и красоты, нечто невинное и младенческое в сочетании с чем-то замшелым, чмокающим и засасывающим.

Когда мы уже выходили из комнаты, мама спросила Вдякова: «Вам не грустно в этом доме? Мне показалось, тут как-то пустовато, темно, неуютно».

– Нет, что вы, мы тут очень веселимся, – ответил Вдяков, и мы принялись спускаться по лестнице.

Внизу уже пили чай. Кроме чайных чашек и сахарницы, на столе стояло только небольшое блюдце с печеньем.

Нам всем досталось как раз по одному печенью, и когда блюдце освободилось от своего содержимого, мы обратили внимание на красоту этого блюдца. Китайское блюдце из тончайшего фарфора, желтоватого и почти прозрачного на просвет, как хорошая бумага. Три китайца под раскрытыми зонтиками скользили по реке в красно-золотой лодке, а на зонтиках можно было разглядеть горный ландшафт. Вдяков взял это блюдце и стал вертеть, разглядывая с улыбкой, вроде бы бережно, но в то же время так, что мы чувствовали – каждую минуту он может уронить его и разбить. Должно быть, эта своеобразная игра доставляла ему удовольствие, однако нам показалось, что это несколько неуважительно по отношению к хозяину, ведь блюдце принадлежало ему, и, играясь таким образом, Вдяков как будто насмехался над драматургом-демиургом, заставляя последнего страшиться за свою собственность. Правда, драматург, казалось, не замечал вдяковской игры с блюдечком, он сидел дальше всех от стола, в глубоком кресле, куда не достигал свет лампы, и молчал, опустив подбородок на грудь. В полутьме только тускло поблескивала его «серебряная шапочка». Незнакомый мужчина, сидящий на диване рядом с дамой, как-то особенно шумно дышал, словно болея или волнуясь. Дама неожиданно достала откуда-то громоздкую пишущую машинку. Она пристроила черный, поблескивающий старомодный аппарат у себя на коленях, вправила лист, явно собираясь печатать некий текст. Вдяков, продолжая дерзко играть с блюдечком, стал как будто натирать его с обеих сторон ладонями, причем так сильно, что мы искренне подивились, что блюдечко не треснуло у него в руках. Хозяин встал и, двигаясь медленно и осторожно, убрал со стола чашки и сахарницу. Затем он стянул со стола скатерть, и мы с удивлением убедились, что под скатертью находится прикрепленный кнопками бумажный лист, на котором некто начертил карандашом круг и расположенные по полуокружности все буквы алфавита. В середине большого круга нарисована окружность поменьше, и в эту окружность Вдяков, привстав, опустил вверх донцем уже знакомое нам блюдце. Тут только мы поняли, что они собираются делать. Постепенное перетекание чаепития в спиритический сеанс произвело на нас известное впечатление, словно бы мы присутствовали при какой-то суеверной церемонии. Одно можно сказать определенно: наше волнение оказалось более острым на вкус, чем мы могли бы предполагать, воображая подобную ситуацию. Неизвестно, что подействовало на нас. Возможно, полумрак, стоящий в комнате, темные стены дома, влажный, затхловатый запах? Или сам драматург, его тихий голос и средневековая прическа? Или рисунки Вдякова, которые мы разглядывали перед этим? Или неожиданность, с которой мы вдруг оказались среди участников спиритического сеанса? Несмотря на то, что в огромном окне безмятежно простиралась дачная улица, освещенная фонарями, где циркулировали любители вечерних прогулок, мы все же почувствовали себя отрезанными от мира, и мы испугались, как дети, забравшиеся в подвал. До сих пор мы не можем объяснить себе, почему мы все же согласились участвовать в сеансе.

Оказалось, Вдяков уже много лет занимается спиритизмом, так что даже имеет основания считать себя, как он выразился, медиумом. Познакомившись некоторое время назад, по чистой случайности, с драматургом, он нашел его в состоянии уныния, вызванного смертью жены. Так вышло, что Вдяков оказался именно тем