этой визитке. О том, как мама прикрепила ее к уведомлению об отключении, как будто это номер экстренной помощи, но после того, как я услышала угрозы доньи Эулалии, я застряла перед непреодолимой дилеммой.

Безопасно ли раскрывать все уязвимые места моей семьи парню, который всегда был моим врагом?

Я дала ему слово. Пообещала, что предупрежу его, если замечу, что мама вот-вот сдастся.

Но если донья Эулалия хотя бы почувствует, что мама подумывает о продаже, она может воспринять это как знак, которого она ждала, чтобы первой продать «Сахар».

Я чувствую себя маленькой.

Я чувствую себя трусихой.

– Мне нужно идти, – говорю я.

Мое горло пересохло, как наждачная бумага. Но он смотрит мне в глаза, его пальцы переплетены с моими, и я не могу уйти.

– Мне жаль, – говорю я. И, не раздумывая, обнимаю его.

– Прости, – шепчет он мне на ухо, посылая дрожь по моей спине.

Мы говорим, что сожалеем тысячу раз, не только за то, что было в нашем прошлом, но и за то, что будет в будущем. Мы приносим свои извинения, потому что мы – дети вражды нескольких поколений. Мы готовимся к тому дню, когда наши семьи снова столкнутся. Когда они заставят нас ненавидеть друг друга. И еще хуже, когда мы сами почувствуем себя вынужденными враждовать.

Но на этот краткий волшебный миг мы вместе.

Мы слышим, как все больше покупателей подходят к проходу. Нам нужно разделиться. Скрыться. Спрятать наши чувства. Но его руки все еще обнимают меня, одна рука на моей пояснице, он прижимает меня к себе. Моя хватка тоже не ослабевает.

Три секунды, пока кто-нибудь мельком не увидит нас. Я не хочу, чтобы это заканчивалось.

Две секунды. Я знаю, что он тоже ведет обратный отсчет.

– Лари, – произносит он. Крошечное слово, похожее на вздох. Мое имя. Но оно звучит у меня в ушах так, что я чувствую себя опьяненной. Я поднимаю взгляд, и в его взгляде снова появляется тоска. И это меня пугает.

Одна секунда.

Мы расходимся как раз вовремя, и я выхожу из магазина первой, чувствуя стеснение в груди. Его тепло все еще на моей коже. Слезы щиплют глаза. Мама никогда не говорила, что собирается продать «Соль», мысленно повторяю я. Она только сохранила визитную карточку того юриста.

Тогда почему я чувствую себя лгуньей? Как будто я предаю доверие Педро?

На меня накатывает внезапная волна эмоций – я боюсь потерять Педро. Но я стараюсь отодвинуть свою тревогу в сторону. Я должна ее отодвинуть… пока не вернулась в магазин и не поцеловала его у всех на глазах. Педро и я, мы вместе выиграем этот конкурс. Когда мы это сделаем, уже будет не важно, что моя мать или его мать когда-либо рассматривали предложение супермаркета. Потому что к тому времени «Сделки-Сделки» больше не будут представлять угрозы для нашего района.

Странно думать, что наше будущее зависит от рецепта пирога. Но разве это не судьба всех Рамиресов и Молина?

36

СУББОТА, 11 ИЮНЯ

Субботним вечером, в тот день, когда мама должна была обслуживать крупнейшее мероприятие в истории «Соли», перед пекарней паркуется старенький «Фиат уно» винного цвета.

Я вижу его из окна своей спальни.

Из машины выбирается донья Клара, на заднем сиденье сложены коробки и багаж. Набросив на плечи легкую шаль, она стучит в нашу парадную дверь своей тростью. Рабочее время давно прошло, но мама не спит из-за своей бессонницы и сразу же открывает дверь.

Донья Клара, похоже, торопится. Она не хочет заходить внутрь.

Один взгляд на машину старой бабушкиной подруги, и мама заливается горькими слезами. Настолько бурными, что я зажимаю рот рукой, мое зрение затуманивается от собственных слез. Потому что мама никогда так не плакала. Она всегда сдерживает свои чувства, но на этот раз она позволяет себе рыдать. Я слишком напугана, чтобы спуститься вниз. Я больше не вынесу печальных новостей. Не могу больше прощаться.

– Кто присмотрит за Изабель? – слышу я слова стоящей на тротуаре доньи Клары. – Эту беспечную девчонку никто не возьмет на работу. Она вечно мечтает об актерах теленовелл и позволяет подгорать растительному маслу. Это моя вина, что я не была с ней построже. Я плохо ее учила.

– Изабель трудолюбива благодаря тебе, – говорит мама. – И я бы наняла ее в мгновение ока, если бы только могла.

Донья Клара нежно гладит ее по щеке.

– У тебя сердце твоей матери. – В ее глазах внезапно появляется страх. – Элис, ты хорошо боролась. Все мы боролись. Но больше ничего не остается делать. Посмотри на меня. Я переезжаю к младшему брату в Сан-Паулу. Он говорит, что позаботится обо мне, но едва ли сам о себе может позаботиться. – Она сжимает свою трость, тяжело на нее опираясь. – Моя двоюродная сестра Яра – упрямица. Она остается. Но я даю ей один месяц, и она тоже присоединится к нам.

– Без тебя Олинда уже не будет прежней, – говорит мама.

Глаза доньи Клары блестят от слез, когда она смотрит на дома, как будто пытаясь запомнить наш район. Я прячусь за занавесками, чтобы меня не заметили. Когда я снова выглядываю в окно, она возвращается в свою машину.

– Прими их предложение, пока еще не поздно, – убеждает она маму и кивает в сторону «Сахара». – Пока они не воспользовались шансом, потому что, если и когда это произойдет, вы с Лари останетесь ни с чем. Джульетта не для того проводила свои дни на этой кухне, чтобы в конце концов погубить своих девочек. – Она высовывается из окна и сжимает мамину руку, и они не отпускают друг друга до последней секунды. – Присмотришь ради меня за Изабель? У этой глупой девчонки нет никого на всем белом свете.

– Я буду заботиться о ней, как о своей собственной дочери, – обещает мама.

Донья Клара уезжает, двигатель ее машины дребезжит и фыркает.

Я смотрю вслед задним фонарям, пока они не исчезают.

37

СРЕДА, 15 ИЮНЯ

После промежуточных экзаменов занятий нет, и я вру маме, говоря, что мои учителя проводят консультации. Вместо этого я встречаюсь с Педро на кухне кафетерия, чтобы поработать над нашим пирогом. После того как мы рассказали Виктору и Синтии, что хотим выступить против «Сделок», они иногда присоединяются к нам, чтобы попробовать на вкус результаты.

В другое время, как, например, сегодня, здесь только Педро и я… Хотя мы должны ограничивать наше общение кухней в школе, становится все труднее