Поводом для серьезного разбирательства подобное очковтирательство становилось только тогда, когда на участке соответствующего корпуса, армии или фронта случалась чувствительная неудача, которая почему-либо привлекала внимание вышестоящего начальства. Или когда кто-то из командиров нарушал круговую поруку и раскрывал ЦК и лично товарищу Сталину всю правду-матку. Наверное, полковник Бардадин был обижен тем, что ему, в отличие от других, не было присвоено генеральское звание. Но, судя по результатам проверки, он действительно возражал против преувеличенных данных о силах и о потерях противника, а также против того, чтобы собственную безалаберность оправдывать несуществующим вражеским «окружением».

В условиях, когда советские командующие и их штабы предпочитали преувеличивать число неприятельских дивизий, их укомплектованность людьми и техникой, а также понесенные немцами и их союзниками потери, данные разведки не оказывали большого влияния на видение обстановки генералами и маршалами Красной армии. Они тонули в потоке бравых донесений о подлинных и мнимых успехах. При этом реально выявленные вражеские дивизии благополучно соседствовали с дивизиями виртуальными, призванными обосновать генеральские претензии на подкрепления и награды. Стратегическая информация из Германии практически не поступала. Приходилось довольствоваться сведениями, поставляемыми агентурой и партизанами в прифронтовой полосе и тыловых районах размещения немецких войск, а также показаниями добытых разведчиками «языков», данными радиоперехвата, воздушной разведки и трофейными документами.

Вообще, в ходе войны стратегическая разведка утратила свое первостепенное значение и уступила пальму первенства войсковой разведке. Даже если у Москвы и Берлина имелись ценные агенты в высших неприятельских штабах, воспользоваться их информацией было довольно трудно. Донесения от них поступали с большими перерывами, иначе бы агенты очень быстро провалились. Но сведения, например, о том, что вермахт через месяц или два перейдет в наступление на том или ином участке фронта, все равно требовали тщательной проверки на месте. Ведь за месяц почти всегда изменялись сроки начала операции и очень часто – направление главного удара. Именно войсковая разведка пыталась выяснить районы концентрации войск противника и день и час предстоящего наступления. Сведения должны были поступать оперативно, особенно в периоды активных боевых действий, иначе они безнадежно устаревали, еще не дойдя до адресата. В условиях войны и быстрой смены военно-политической обстановки стратегическая информация имела смысл только тогда, когда она поступала регулярно, через короткие промежутки времени. Англичане, расшифровавшие германские военные коды, получали основные донесения вермахта чуть ли не ежедневно, но это было лишь удачным исключением из правил. Несколько больший срок жизни был у сообщений о дипломатических переговорах и секретных соглашениях, заключенных в стане неприятеля, однако такого рода информация из Москвы и Берлина почти не поступала.

В апреле 1943 года произошла реорганизация разведывательных органов Красной армии, существенно облегчившая командованию всех уровней возможность завышать силы и средства противника. За Главным разведывательным управлением Наркомата обороны осталась только связь с зарубежной агентурой. Руководство же всей разведывательной работой в прифронтовой полосе и на оккупированных немцами территориях было сосредоточено в Разведуправлении Генштаба Красной армии. Но оно только координировало деятельность разведорганов фронтов и собирало оперативную информацию о намерениях противника. Донесения же агентурной разведки и партизан теперь поступали в разведотделы соответствующих фронтов, которые также получили право самостоятельно засылать агентов на оккупированные территории. Это повышало скорость использования разведывательных данных командованием и облегчало их сопоставление с показаниями «языков», данными радиоперехвата, авиационной разведки и сведениями из захваченных документов. Но одновременно штабам фронтов и армий стало легче завышать силы и потери противника.

В приказе отмечалось общее неблагоприятное состояние войсковой разведки: «Командиры частей и соединений не уделяют войсковой разведке должного внимания. Командующие фронтами и армиями, как правило, не спрашивают с командиров дивизий, полков за состояние войсковой разведки и не добиваются повышения разведывательной грамотности общевойсковых командиров, подготовка кадров разведчиков по-настоящему не организована. Подразделения войсковой разведки не укомплектованы. Органы разведки специальных родов войск ведут свою работу обособленно и не считают себя обязанными немедленно сообщать все полученные данные в разведорганы фронтов».

Неудовлетворительным признавалось и состояние артиллерийской, танковой, инженерной и авиационной разведки. Между разными видами разведки отсутствовала координация, и данные поступали в вышестоящие штабы с большим опозданием.

Ниже на примере Западного фронта мы убедимся, что и год спустя, несмотря на реорганизацию, работа советской разведки не претерпела заметных изменений к лучшему.

Сталин довольно скептически относился к возможностям своих разведорганов. Так, 22 июля 1942 года в разговоре по прямому проводу с командованием Южного фронта во главе с Р. Я. Малиновским он с раздражением выговаривал генералам:

«Ваши разведывательные данные малонадежны. Перехват сообщения полковника Антонеску (сделанного по радио. – Б. С.) у нас имеется. Мы мало придаем цены телеграммам Антонеску. Ваши авиаразведывательные сведения тоже не имеют большой цены. Наши летчики не знают боевых порядков наземных войск, каждый фургон кажется им танком, причем они не способны определить, чьи именно войска двигаются в том или ином направлении. Летчики-разведчики не раз подводили нас и давали неверные сведения. Поэтому донесения летчиков-разведчиков мы принимаем критически и с большими оговорками. Единственно надежной разведкой является войсковая разведка (т. е. разведка боем и действия поисковых групп по захвату „языков“ и документов. – Б. С.), но у вас нет именно войсковой разведки или она слаба у вас.

Наши липовые командиры объяты страхом перед немчурой; у страха, как известно, глаза велики, и, конечно, понятно, что каждая маленькая группа немцев рисуется им как пехотная или танковая дивизия».

Пренебрежительное отношение Верховного Главнокомандующего к техническим видам разведки не могло не сказаться самым негативным образом на качестве оценки поступающей информации советскими штабами. И это при том, что в Красной армии радио– и авиаразведка были поставлены значительно хуже, чем в вермахте. Но и с советской агентурной разведкой дело обстояло не лучшим образом.

Уже в 42-м году разведданные из Германии получала только работавшая в Швейцарии группа Шандора Радо (псевдоним «Дора»), резидента Разведывательного управления РККА. Он был из тех, кто связал свою судьбу с коммунистами в ходе бурных революционных событий, потрясших Европу в 1917–1919 годах. Сын богатого будапештского торговца и офицер австро-венгерской армии, 19-летний Шандор присоединился к компартии Венгрии в 1918 году, после крушения Габсбургской монархии. Будущий разведчик признавался потом, что «на жгучие вопросы дня находил ответы в марксистском учении». После падения Венгерской советской республики бывший комиссар пехотного полка Шандор Радо эмигрировал в Вену, где работал в агентстве Роста-Вена – отделении будущего ТАСС. Потом участвовал в революционном движении в Германии и одновременно стал профессиональным географом и картографом. После прихода к власти Гитлера Радо эмигрировал в Париж, где открыл агентство Инапресс – Независимое агентство печати, фактически занимавшееся коммунистической и антифашистской пропагандой в Европе. В 1935 году во время очередной поездки в Москву он был завербован заместителем начальника Разведывательного управления Красной Армии А. Х. Артузовым, которого в 37-м году расстреляли по делу о «военно-фашистском заговоре» Тухачевского. Как признавался Радо позднее, «мне никогда и в голову не приходила мысль, что я стану разведчиком. Разведка – сложное поприще, она требует особой подготовки. Люди, которые этим занимаются, проходят обучение в специальных школах. Я же никогда не оканчивал подобных школ. Меня всегда влекла наука, в частности картография и география. Но кроме научной деятельности у меня было еще одно страстное стремление – желание участвовать в борьбе за свободу и демократию, против фашизма и войны».