Может… удар вышел слишком сильным и что-то повредилось в ее голове? Мысль вселяет в меня ужас.

— Мам, что с тобой? — все зову и зову я. — Ты меня слышишь? Я говорю, надо пойти смыть кровь!

Наконец она словно пробуждается. Идет в ванную, нащупывает ранку, протирает ее чистым полотенцем, смоченным водой, затем — спиртом. Я же растерянно топчусь на пороге ванной, не зная, что делать. Мне страшно и стыдно, и это все, что я чувствую.

— Мам, сильно там? — робко спрашиваю я.

Мама разворачивается ко мне. Она снова такая, как всегда: уверенная и сильная. Мама, с которой всегда все в порядке.

— Ничего страшного, просто царапина.

— Мам, прости меня, я не специально, я не хотел… — чуть не плача, твержу я.

Она кивает:

— Я знаю. Это случайно. Я не сержусь.

Накатывает облегчение, и я малодушно убегаю в свою комнату. Мне тяжело сейчас смотреть на маму. Тему с переездом я решаю какое-то время не затрагивать.

* * *

На следующее утро — в воскресенье — меня будят вкусный запах выпечки и голоса, раздающиеся из кухни. Встав, сонно бреду туда и вижу маму в компании… Хмуря. Они бодрые и веселые, что-то пекут.

— О, Ясик! — Мама иногда в порыве нежности зовет меня так, но я этого не выношу. Особенно когда это звучит при других. — Мы оладушки печем! Сейчас будем завтракать.

Я мрачно смотрю на них. Во мне снова поднимается злость на маму.

Чего это она со мной сюсюкает? Наверное, специально: мстит за вчерашнее. И всю это блевотную сцену устроила только для того, чтобы меня позлить и лишний раз показать, какой Хмарин идеальный, а я — полное ничтожество. Но глубоко внутри зарождается другая мысль: она это не для меня. И вообще ее жизнь уже давно не вращается вокруг меня одного. Не удивлюсь, если она вообще все утро обо мне не думала, а только радостно пекла оладушки со своим Хмариным.

Я умываюсь, одеваюсь и выбегаю из дома, так ни слова и не сказав.

Погода плохая, а мне нужно где-то протусить весь день. Я звоню Никитину. Он отвечает, что уехал по делам. Маша сегодня помогает родителям, Рысев у бабушки, а Фиалкин на даче. Последней я звоню Лене. Она говорит, что весь день проведет на рынке с родителями. Вдруг где-то в трубке раздается знакомый смех.

— Рысев что, с тобой? — настораживаюсь я.

— Что? Нет, конечно, — быстро отвечает Лена. — Он у тети, с племянниками сидит весь день. Это кто-то мимо просто прошел…

— Ясно, — говорю я и прощаюсь.

От разговора остается неприятный осадок. Откуда чувство, что меня обманывают? Сам Рысев сказал мне, что он у бабушки, а не у тети… И его трубный слоновий смех больше ни с чьим не спутаешь…

Звоню Башне, но ребята сегодня не собираются месить, а просто так я к ним стесняюсь навязываться: мы не такие близкие друзья, нас объединяет только граффити.

Ежусь от холода. Я не завтракал, хочется есть. Домой идти не могу, там Хмурь, меня он бесит. Нарочно до ночи не вернусь. Пусть мама с ума сходит.

Вспоминаю, к кому еще я могу пойти: к Антону! Быстро набираю его номер, спрашиваю, можем ли мы потусить. Он обрадованно соглашается.

У него дома мы едим шарлотку. Потом смотрим «Такси-2». Потом немного делаем уроки, едим курицу с макаронами и рубимся в приставку. Конечно, в какие-то гонки. Я выключаю телефон и прошу Антона:

— Если моя мама вдруг позвонит, скажи, что я не с тобой.

Я хочу, чтобы мама беспокоилась, чтобы гадала, где я и с кем. Чтобы накручивала всякие ужасы. Пусть она поймет, что не права. Но папа Антона все портит. Днем он заходит к нам и говорит:

— Ярик, твоя мама звонила, беспокоилась, где ты. Говорит, у тебя телефон не отвечает. Я ее успокоил, сказал, все в порядке, ты у нас. И если задержишься допоздна, я тебя отвезу. Так что, для сведения, она не переживает.

Ох, весь мой план провалился! Не переживает она! Так надо наоборот, чтобы мучилась… Черт ее дернул позвонить родителям Антона напрямую…

Теперь сидеть допоздна у Антона не имеет смысла. Я ухожу домой пораньше.

* * *

На следующий день я не иду в школу. Зная, что мама работает в университете, я приезжаю туда. В ближайшем магазине покупаю двухлитровую колу, выпиваю ее на лавочке в сквере рядом. А затем иду к корпусам.

Их три, они стоят буквой «П». Стены из красного кирпича, на больших окнах белые наличники. Посередине площади, образованной корпусами, возвышается местная гордость — огромная скульптура свиньи-копилки. Университет финансово-экономический, и эта скульптура — его символ. Она появилась одновременно со зданием — в начале XX века. Я был здесь несколько раз и всегда думал: а есть ли у этой копилки сверху щель, как у настоящих? Скульптура выше моего роста, поэтому увидеть я не мог.

Пришло время узнать ответ на этот вопрос.

Сначала я захожу в главное здание. У турникетов натыкаюсь на охранника.

— Можно у вас в туалет сходить? — спрашиваю я.

— А ты здесь учишься? — хмурится он. — Где твой студенческий?

— Нет, не учусь Мне просто надо в туалет. Я выпил два литра колы.

— Здесь тебе не вокзал! — жестко говорит охранник. — Вход только для студентов. И по студенческому.

— Ну ладно, сами напросились.

Я выхожу из здания и направляюсь к свинье-копилке. Забираюсь на нее. Удается мне это далеко не с первого раза: она круглая, без удобных выступов. Но в конце концов я взбираюсь на самый верх. Убеждаюсь: щель есть, правда, не глубокая, только декорация. Уходит вниз сантиметров на двадцать. В длину — где-то полметра, шириной — сантиметров десять. Думаю, мне будет достаточно.

Кола уже начинает действовать. Осматриваюсь — не бежит ли ко мне охранник? Пока никого нет. Заглядываю в окна: уже замечаю первых зрителей. На меня стали обращать внимание, и хорошо. Какой-то непонятный пацан приперся на главную площадь и залез на символ университета. Это, конечно, вызывает любопытство.

А сейчас я всех удивлю.

Я расстегиваю ширинку и пускаю струю прямо в щель.

Смотрю в окна теперь — любопытных все больше. Интересно, есть ли среди них мама? Вот бы увидеть ее лицо! Она так трясется над своей репутацией, а тут такой удар! Если она и не видит меня, то ей расскажут позже. Она сразу поймет, что за вандал нассал на старейший университетский символ. Точнее… В него.

А дедушка? Он сейчас в универе? Ох, вот бы