у них плохое настроение. Из-за этого никогда не чувствую себя отдохнувшим, всегда измотан. Особенно сейчас, когда мама закрутила роман и ее мужчина переехал к нам. Этого ее собутыльника — дядю Юру — я часто видел и раньше. Он похож на зэка, стриженный почти под ноль и весь в татуировках. Настоящая громадина, шея размером с голову. Ходит в белой майке (удивительно, но она у него чистая, всегда как новая), с опухшими глазами.

Дядя Юра ведет себя как хозяин, постоянно строит нас с Ромой. И если я привык к такому, то Рома нет. Нонна никогда его не наказывала, от нее он и грубого слова не слышал, не говоря о затрещинах. Но для дяди Юры мы равны. Он смотрит на нас как на бесполезную мебель и будто размышляет: то ли выкинуть нас, то ли как-то заставить приносить пользу. А рука у дяди Юры тяжелее, чем у Нонны. Рома теперь реже бывает дома, уже почти не ночует здесь. Везет: ему, видно, есть куда идти. Дядя Юра даже Нонну пару раз ударил, сильно, по лицу. Я думал, она закатит скандал и выгонит его, но нет. Всхлипнула, сжалась, глаза опустила, посчитав, что ее ударили за дело.

А здесь, у Катерины Николаевны… во мне затягивается огромная дыра. Если я такое и испытывал, то очень и очень давно. Меня словно высадили на планете, где все по-другому, но в гугол раз лучше, чем на Земле. Мне спокойно, я расслаблен. Я защищен. Меня никто не тронет. Это невероятно. Неужели люди, которые живут в нормальных семьях, всегда чувствуют себя так?

Когда Катерина Николаевна в Москве, она говорит, что я могу спокойно сидеть у нее дома. Она даже выделила мне свои ключи, но я этим не пользуюсь. Ведь когда ее нет дома, а Ярослав есть, мне у них еще хуже, чем у себя.

При маме он либо прячется в своей комнате, либо уходит из дома. Но когда ее нет, Ярослав ведет себя по-другому — всячески досаждает мне, указывает, что я никто и нахожусь здесь по ошибке. Иногда я думаю… Как было бы здорово, если бы Ярослава вообще не существовало. Я мог бы жить у Катерины Николаевны. Я бы поселился в его комнате и повесил в его шкаф свою одежду. Почему «его»? Это были бы моя комната и мой шкаф!

Жизнь в этой квартире похожа на сказку. Но когда моя сказка кончается, приходится возвращаться домой. Ночую я все равно на своем балконе. Когда засыпаю, мне очень грустно. Я вижу убогую обстановку вокруг и понимаю, что обманываю себя. Моя вторая жизнь — лишь иллюзия нормальности. А настоящее — вот тут.

* * *

Как-то Ярослава нет очень долго, уже ночь. Катерина Николаевна обзвонила всех его друзей, но никто не знает, где он. Я не ухожу домой, хотя давно пора спать.

Пытаюсь ее успокоить: он это опять специально, чтобы заставить ее понервничать. Он не пропадет. Но она, хоть и понимает это, все равно сильно волнуется. В конце концов она решает поискать его по городу на машине, и я отправляюсь с ней.

Мы едем к железнодорожному мосту — проверить, нет ли Ярослава там, где он обычно пишет граффити. Машину приходится оставить далеко, долго идем пешком, освещая путь фонариками. Под мостом никого.

Едем к кинотеатру, осматриваем парк и прочие популярные места гулянок. Затем просто объезжаем дворы. Никого. Мы уже близки к тому, чтобы опустить руки и вернуться домой.

— Ох, Ярослав, — устало говорит Катерина Николаевна. — Устроил же ты себе «Римские каникулы»…

Римские каникулы… Там играет Одри Хепберн… Одри… Хепберн…

У меня есть идея.

— Поворачивайте назад! — быстро прошу я. — Я знаю, где он может быть!

Вскоре мы уже идем по тропинке вдоль канала, светим фонариками на сторону острова. По очереди кричим:

— Яр!

— Ярослав!

И наконец я отчетливо слышу голос. Кто-то поет!

— Му-у-ун… Рива-а-а… Ла-а-а ла ла ла майл. Па-ра-па-а-ам пам ю ин стайл… Сам д-э-э-эй! Му-у-ун… Рива-а-а…

Я замечаю на другом берегу, откуда доносится пение, те самые лодки.

— Яр! — зову я.

Пение смолкает. Из лодки кто-то поднимается, виден лишь силуэт.

— Хмурь? — недовольно кричит Ярослав с другого берега. По голосу понятно, что он пьяный. — Это ты? Поцелуй в задницу мою маман и скажи, что это от меня!

— Ярослав! — возмущенно вопит Катерина Николаевна, и мне становится смешно.

— А-а-а. Она тоже здесь. Ваша долбанутая семейка вся в сборе. Как же вы оба меня достали. Просто оставьте меня в покое!

В нас что-то летит, но вдребезги разбивается о бетонный свод канала под нашими ногами.

— Как пройти на ту сторону? — спрашивает Катерина Николаевна.

Я рассказываю про мост, работающий по расписанию, и про контрольный пункт. Мы идем туда. Катерина Николаевна сначала пытается разжалобить охранника, но он непрошибаем. Тогда она прибегает к другой тактике — начинает тоже напирать, как танк:

— Там мой сын, и он по вашей вине может попасть в какую угодно беду!

— Почему это по моей? — Охранник все-таки немного теряется.

— Как вообще человек мог оказаться на охраняемой территории без пропуска? Да и к тому же несовершеннолетний! В милиции этим вопросом очень заинтересуются.

Охранник чешет затылок:

— Ладно, проходите, забирайте своего парня. Только быстро, одна нога здесь, другая там.

Мы находим Ярослава в желтой лодке. Он лежит с поднятой рукой, машет бутылкой шампанского, как флагом, и продолжает петь:

— Му-у-ун… Рива-а-а!!!

— Что празднуем? — холодно спрашивает его мама.

— Свободу А́нджеле Дэвис! — скандирует он известную фразу из фильма «Брат», даже интонацию пародирует.

— Это замечательно. Может, отпразднуем дома? Вместе?

Ярослав мотает головой.

— Неа. Мой дом теперь тут! — весело и пьяно говорит он. — Я живу в такси. Я таксист, мам. Вжу-у-у… — Он рулит бутылкой и проливает часть шампанского, но словно этого не замечает. — Я таксист Даниэль, и я сижу в своем пежо-пе-жо-пе-жопе-жопе…

— Давай, таксист, вези нас домой.

Мама протягивает ему руку. К моему удивлению, он слушается, хватается за ее ладонь и вылезает из лодки. Даже до машины идет сам, хоть его и бросает из стороны в сторону. Он шагает впереди нас и по-прежнему рулит бутылкой. Мы снова «играем» в такси. Теперь мы в Калифорнии, проезжаем по Лос-Анджелесу.

— Вот тут живет Леди Гага, — указывает он на деревенский домик, — а тут — Бритни Спирс… Вон, видите, какой у нее шикарный бассейн? — Он показывает на ржавый бак.

Ярослав садится на переднее сиденье. Открывает окно, поет. Вдруг он умолкает. Катерина Николаевна выключает радио.

— Яр, что