– Точь-в-точь, как Виолетта, – шепнула она Жюли. – Рэй и Леньель, должно быть, вместе покупали и получили за это скидку.

– Я тебе говорю, Рэй тут в каждой бочке затычка.

– Ничего у нас не получится, – вздохнула Стелла.

– Неправда! Не нужно так говорить. Иногда достаточно поймать краешек ниточки, и все вязание легко будет распустить… Вот, смотри!

Жюли для наглядности подняла с пола лоскуток шерстяной ткани и потянула за нитку, распуская его.

– Видишь, как легко! – сказала Жюли.

Валентина Леньель заинтригованно смотрела на них.

Выйдя из комиссариата, Бернар Дюре вернулся домой и принял таблетку транквилизатора. Потом уселся перед телевизором, посмотрел документальный фильм о льве, царе зверей, свернулся калачиком на диване и сказал себе: «А вздремну-ка я».

Он очень нуждался в передышке после того нелегкого решения, которое принял в камере вытрезвителя.

Ух как он перетрусил.

Рэй Валенти разнесет по городу, все вокруг узнают, что он алкоголик, что он был причиной смерти многих пациентов, что он неудачно провел несколько операций. У него будут проблемы с законом, какие-то, возможно, суды, его будут обвинять. Его даже могут исключить из коллегии медиков.

Вот только хватит у него смелости пойти до конца?

Он был дома один. Жена и дочери решили еще погостить в Париже.

Собственная гостиная вдруг показалась ему очень большой, потолок очень высоким, диваны очень белыми, телевизионный экран – просто огромным. Он почувствовал себя таким маленьким!

Он посмотрел на картины, висящие на стенах, и удивился: он их увидел впервые, никогда до этого не всматривался. Зазвонил телефон, включился автоответчик, женский голос забубнил: «К сожалению, меня нет дома…»

Он налил себе полный стакан виски, почесал трехдневную щетину, спросил себя, как бы он объяснил всю глубину своего падения отцу. С самого детства ученость Поля Дюре, его требовательность, перфекционизм, его очевидное превосходство давили на Бернара и внушали ему ужас.

Ему всегда хотелось встать на цыпочки, когда он разговаривал с отцом. Он пытался говорить мужественным голосом низким и серьезным, пытался изобразить уверенного в себе человека, но избегал отцовского взгляда из страха, что тот его разоблачит.

Сейчас он должен встретиться с отцом в своем воображении лицом к лицу.

Выдержит ли он?

Врать себе самому бесполезно, он уже начинает сдавать позиции.

Он долго стоял под душем. Побрился. Оделся. Посмотрел в зеркало, чтобы удивиться, что это действительно он.

Он осмелился бросить вызов Рэю. И никак не мог это осознать. Это был самый важный поступок в его жизни. Но интуиция подсказывала ему, что, если он будет медлить, его отвага испарится и он в ужасе забьется под кровать.

«Отвага – это такое летучее состояние, – сказал он себе, проводя расческой по волосам, – порыв ветра, и ее сдует. После опьянения наступит тяжелое похмелье».

Так что лучше не тянуть.

Он взял ключи от машины. Нашел очки. Бросил последний взгляд на свою коллекцию кремневых наконечников, рубил и каменных топоров. Эти орудия труда и оружие каменного века он нашел, когда проводил раскопки в Нормандии, Бретани и Пиренеях в студенческие годы. Каждое лето в течение трех лет он ездил на стажировку в археологическую экспедицию. Это была его страсть. Он ложился на помост с ромбовидной лопаткой, кисточкой и набором игл, расчищал поверхности находок, аккуратно процарапывал, потом рыл землю, откапывая новый культурный слой с новыми находками.

Эта работа изумляла и восхищала его.

Каждый раз, когда что-то находил, он зарисовывал артефакт, записывал его в тетрадь и относил начальнику раскопок на анализ в лаборатории.

Его заливала горячая волна радости. Он знал, что становится мастером своего дела даже не нужно было слышать об этом от других, он и так это знал.

Все каникулы он проводил в экспедициях. Спал под открытым небом, питался сардинками с хлебом, засыпал, глядя на луну и облака, брился холодной водой и утром первый приходил на место раскопок.

Он умудрялся совмещать археологию и занятия медициной. Но по истечении семи лет ему нужно было выбирать.

Бровь отца изогнулась безупречной дугой, взгляд его выражал недоумение и недовольство. Он проронил: «Надеюсь, это шутка? Ведь на самом деле не сомневаешься, что выбрать?»

Он пролепетал: «Нет, нет, конечно же, я шутил».

Убрал в шкаф ромбовидную лопатку, кисть и набор игл.

Отец сказал: «Я был в тебе уверен. Ты же все-таки мой сын». Подарил ему линеечку с его именем, выгравированным на ней, и поэму Киплинга в рамке.

Он поблагодарил отца.

Поль Дюре вновь погрузился в свой журнал и не сказал ему больше ни единого слова.

В тот же вечер Бернар Дюре впервые в жизни напился.

Он поехал в больницу. Возможно, там нужна его помощь.

На письменном столе он заметил белую бумажку, сложенную пополам. «Держитесь. Стелла». Он опустил голову, сложил бумажку, положил в карман.

Он решил повидаться с отцом.

Потом он отправился в палату к Леони Валенти.

– Леони, я хотел бы с вами поговорить и даже прошу вас оказать мне такую любезность: не прерывайте меня.

Леони кивнула и скрестила руки на груди.

– Леони, вы будете моей последней пациенткой. Когда вы будете в состоянии ходить, выходить из больницы, а это время уже не за горами, я подпишу вашу историю болезни, выйду в отставку и уйду из медицины навсегда. Я слишком давно не думал о себе самом.

– Вы хорошо меня лечили, доктор. Я уже начала ходить.

Она хотела поговорить с ним по душам, спросить, не будет ли у нее осложнений, но не осмелилась. Она подумала, что может ему доверять, но до конца не была в этом уверена.

– Я посмотрел ваши последние рентгеновские снимки, у вас все в порядке. Вы отлично реагировали на все виды лечения. Мой отец сказал бы о вашем высоком коэффициенте сопротивляемости организма и поставил бы вам высший балл.

– Я вспоминаю его. Он удалял мне аппендицит. Он постоянно цитировал классику и читал стихи во время осмотров… Он не изменился. Любит слова. Боготворит их.

– Он произвел на меня очень сильное впечатление.

– Он давал нам рыбий жир, чтобы укрепить наши тела…

– Тогда это было модно, – улыбнулась Леони.

– И заставлял нас читать стихи наизусть, чтобы укрепить наш разум! Я очень хорошо помню определение души, которое он заставлял нас заучивать, меня и сестру: «Душа – то, что неподвластно телу. То, что отказывается бежать, когда тело дрожит от страха, что отказывается ударить, когда тело сердится, что отказывается от питья, когда тело испытывает жажду, что отказывается хватать, когда тело этого желает, то, что отказывается замирать, когда человек пребывает в ужасе»[21]. Неплохо, да?