– Простите, пожалуйста. Похоже, нервничаю немного.

– Не беда, детка. Мы обе нервничаем. Не забудь – я когда тебя последний раз видела, у тебя ни волос, ни зубов не было, да и весила ты восемь фунтов, а сейчас глянь-ка. Взрослая женщина, четверо детей. Да еще и хорошенькая.

– Правда? Ой, спасибо.

– На меня-то сейчас, понятно, и смотреть нечего, но хочешь верь, хочешь нет, когда-то я была вроде как красоткой.

– Конечно. Бесспорно. Видела ваши фотографии. Прекрасно выглядели – да и до сих пор. Волосы теперь другие, но я бы вас все равно узнала.

– Да? Ну, видимо, ничего смотрюсь, даже старой кошелкой. А где ты видела мои фотографии?

– В газетных вырезках. Я все о вас прочла и потрясена вашими подвигами в войну. Такая смелая.

– Ну, милая, была такая работа, надо ее делать, вот я и делала. А ты? Жизнь удалась?

– О да, как я и говорила, у меня чудесный муж и четверо чудесных детей, и, ну, у вас четверо чудесных внуков.

– А люди, которые тебя удочерили, хорошо с тобой обращались?

– Да-да, совершенно чудесно. Не на что жаловаться.

– Они еще живы?

– Только мать – то есть дама, которая меня удочерила. Отец умер в 1984-м.

– Сочувствую. А мать знает, что ты здесь?

– Нет. Она не в курсе, что я знаю об удочерении.

– А.

– Не видела причин огорчать ее. Она не… ну, в общем… нет, не говорила. Надеюсь, это же ничего, что я приехала? Понимаю, эта встреча может быть для вас трудной, но мне правда надо было вас повидать лично, ну, как-то принять… ну, вы понимаете, как это неожиданно – вдруг узнать все это, после стольких лет.

– А то. И у тебя небось куча вопросов ко мне. Валяй, спрашивай.

– Да, точно. У меня тут где-то был список. – Сьюки покопалась в сумочке. – Вот он. Думаю, надо мне знать о возможных семейных проблемах со здоровьем. Если вдруг есть что-то наследственное, о чем нам стоит беспокоиться, – сердечные болезни, диабет, умственные отклонения. Вроде такого.

– Нет, все, в основном, умерли от старости. Все были двужильные. – Она хохотнула. – А некоторые – с перебором. Мамуля с Гертруд порядком растолстели с годами.

– О, тогда все понятно про Ди Ди, мою старшую. Она всегда была склонна к полноте. Так, хм-м… старческое слабоумие? Альцгеймер?

– Нет, и мамуля, и папуля востры были, как гвозди, до самой смерти. Ну и вообще, к сведению: мы, поляки, вполне здоровые.

– Ну, это и правда приятно знать. – Ясное дело, вопрос об отце повис в воздухе. Фрици, похоже, не рвалась поделиться сведениями, а Сьюки думала, что это, наверное, грубо – спрашивать такое в лоб. – Я столько всего хотела разузнать.

– Да?

– Думала вот, вспоминали вы обо мне или нет?

Фрици кивнула:

– Разумеется, детка. Все время. Всегда пыталась представить, как у тебя все сложилось. Как ты выглядишь, чем занимаешься. Такое вот.

– Понятно… а никогда не пытались меня найти?

– Нет, никогда. Считала, что лучше не надо. По правде сказать, после войны у меня выдалось тяжкое время. Пила много, всякое было.

– Ой.

– А ты фотографии детей привезла?

– Да-да.

Фрици проглядела все снимки и сказала:

– Отличные дети. А муж – вылитый хороший парень.

– Он, да, такой. Просил обязательно передать, что будет страшно рад с вами познакомиться, но решил, что в первый раз мне надо съездить одной. И конечно, если вам понадобится какая угодно стоматологическая помощь, он с удовольствием. По правде сказать, я так хотела, чтобы он со мной приехал. Боялась, что ли, сама, но очень рада, что смогла. Мне бы посмотреть еще фотографии вашей… ну, то есть, моей семьи.

– Конечно, детка. Все тут, на стенке. – Они пошли вдоль нее, и Сьюки увидела снимок с четырьмя сестрами у девичьей автозаправки, 1942 год. Сьюки поразилась, как похожи ее девочки на сестер Юрдабралински.

Она промолвила:

– Не могу себе представить, как это, должно быть, тяжело – содержать автозаправку.

Фрици кивнула:

– Так и было, но мы и развлекались будь здоров. А это – твой дядя Винк, еще в армейской авиации, в Англии.

– Ух ты, немножко похож на моего сына Картера.

– Да?

– Такая же улыбка.

Фрици ткнула в другую фотографию:

– А это фото твоей бабушки, перед домом. По снимку не скажешь, но именно у мамули волосы были рыжие-рыжие.

– Правда?

– Верняк. Рыжее твоих.

– Вы тут выросли?

– Угу. Папуля построил его для нас в двадцатых годах. Но когда Винк помер, Энджи продала его одной славной семье из города.

– А станция еще работает?

– Нет, давно закрыли. Может, хранят в ней что или вроде того, но она еще стоит.

Они еще немного повспоминали, и Фрици сварила по чашке кофе и взялась еще раз рассматривать фотографии семьи Сьюки.

– Симпатичный какой дом. Прямо у воды.

– О да. Задний двор у нас – бухта Мобил.

– Вы, значит, недалеко от Пенсаколы и Мексиканского залива.

– Верно.

– Знаю эти места. Очень красивые. Летала там.

Фрици отложила снимки и кивнула.

– Н-да, – проговорила она. – Ясное дело, прожив милую тихую жизнь, столько лет, вдруг узнать такое – то еще потрясение.

– Да, правда. Вообразите только. Ну, то есть, в шестьдесят лет впервые встретить свою настоящую мать – дело необычайное.

Фрици вытянула из пачки сигарету, прикурила и долго смотрела на Сьюки, а затем сказала:

– Черт бы драл, жуть как неприятно, однако, подруга, у меня для тебя еще одно потрясение.

– Ой? Какое?

– Я – не твоя мать.

Сьюки засомневалась, не ослышалась ли.

– Что, простите?

– Я – не твоя мать.

– Но… ваше имя вписано в мое свидетельство о рождении.

– Ага, знаю. Но я все равно не твоя мать.

Сьюки почувствовала, как у нее кружится голова.

Фрици взглянула на нее:

– Эй, ты в порядке? Сара Джейн?

Сьюки поняла, что, видимо, отключилась на секунду, но вымолвила:

– Да, кажется, но не понимаю. Если не вы моя мать, то кто же?

– Ну, это долгая история, детка. Ты, может, лучше б выпила. Как-то не очень ты выглядишь.

Сьюки глотнула скотча, извлекла из сумки нюхательные соли – на всякий случай – и теперь, с бьющимся сердцем, готова была слушать Фрици дальше.