— Ничего себе, — искренне удивился Джеймси, — в двенадцать лет совладать с гризли.

— С бурой медведицей, защищающей своего детеныша, — поправила его Куп.

— Которая была больше любого гризли, — заметила Рита, — и которая не собиралась отступать. Когда не смогла опираться на передние лапы, попыталась атаковать на задних.

— А ты чего ожидала? — глядя на подругу, фыркнула Куп. — Детеныша-то ты так и не отпустила.

— Медвежонок дрожал. Я тоже дрожала. Я понятия не имела, что делать.

Харгрейв прервал попытки открыть сосуд и поднял на Риту глаза.

— Ну и что случилось?

— Куп выпустила четвертый заряд ей в сердце, — ответила Рита, — а пятый в разинутую пасть… ревущую пасть.

— Практически в упор, — с нажимом произнес Джеймси.

— И с такой быстротой, что казалось, будто выстрелы прозвучали одновременно, — добавила Рита.

— Совсем как в каньоне, — сказал Джеймси.

— Заметил, значит, — хмыкнула Рита.

— А что потом сказала твоя мамочка? — наморщив лоб, спросил у Куп Харгрейв. — В смысле, насчет стрельбы по медведям в упор?

Куп резко выпрямилась.

— Она умерла при моем рождении. А отец сказал, что в восторге от моего самообладания.

— Ее отца застрелили через месяц после этой истории с медведицей, — сообщила Рита.

— Несчастный случай на охоте? — осведомился Джеймси.

— Мы с Куп выяснили, что это сделали «толкачи», решившие избавиться от конкурента.

— У папаши было по-настоящему хорошее пойло, — сказала Куп.

— А потом? — поинтересовался Джеймси.

— У нас ничего не было, — ответила Куп, — разве что барахлишко, полученное от Армии спасения, так что в итоге меня отправили в приют штата. Ну а Ритс уговорила своих родителей взять меня в семью.

— А что ты чувствуешь по поводу того, что сделала медвежонка сиротой, таким же, как ты? — спросил Джеймси.

— Ничего хорошего, — печально пожав плечами, буркнула Куп.

— И поэтому отказалась от охоты? — не отставал Джеймси.

— На то были и другие причины.

— Готово! — воскликнул, прервав их разговор, Харгрейв.

Разогревание горловины угольями и заполнение зазоров между сосудом и затычкой смазкой оказалось успешным приемом: Харгрейву удалось откупорить сосуд, не повредив ни горлышко, ни пробку. Когда он вытащил ее, все услышали шипение втягивающегося внутрь воздуха.

— Да уж, скажу я вам, этот Койотль был тот еще паршивец, — пробормотал Харгрейв. — Это ж надо, откачал из этой штуковины воздух, устроив вакуумную закупорку. Неудивительно, что его кодексы в такой хорошей сохранности. Кто-нибудь знает, как он это делал?

— С помощью нагревания перед закупоркой, точно так же, как мы консервируем фрукты или овощи, — ответила Куп.

— В жизни ничего не консервировал, — хмыкнул Джеймси.

— О господи! — воскликнула Куп, когда Харгрейв вручил ей кодекс. — Какое превосходное состояние, просто трудно поверить!

Восемнадцать дюймов в поперечнике, обложка из ягуаровой шкуры, страницы, поблекшие от времени, но с четкими, различимыми письменами, словно бросавшими вызов случайностям, природе — и самому времени!

— Придется ждать до завтра, чтобы все это сфотографировать, — сказал Харгрейв. — Займемся этим прямо здесь, при солнечном свете. Сейчас для фотографирования мало света.

— Но его достаточно для чтения, — заметила Куп. — Рита, достань фотокопии Первого и Второго кодексов. Перечитаем все в хронологической последовательности.

— Они все у меня на флешке, — сказал Харгрейв. — Сейчас загружу компьютер.

Включив фонарик, Куп и Рита открыли кодекс и приступили к расшифровке замысловатых иероглифов.

Просмотрев на компьютере снимки Первого и Второго кодексов, Куп и Рита перешли к только что добытому, Третьему.

— Ты правда можешь читать эти загогулины? — спросил Джеймси у Купер, когда она сосредоточенно склонилась над страницами кодекса, наведя на них фонарик.

— Это даже труднее, чем кажется, — ответила за нее Рита, — но Куп здесь нет равных.

— А что вы вычитали там до сих пор? — поинтересовался Джеймси.

— Большинство этих текстов иносказательны, аллегоричны, возможно, зашифрованы, — ответила Купер. — Многое из того, что я делаю, это экстраполяция. Однако я думаю, что мне удается понять автора.

— Здорово! — сказала Рита. — А то мне у него многое непонятно.

— Большая часть этих кодексов представляет собой запись рассказов астронома и божественного правителя, сделанную то ли писцом, то ли ученым, который подписывался иероглифом, означающим койота — видимо, на языке науатль его звали Койотль, — продолжала Куп. — Но в Третьем кодексе многое написано Койотлем: он составил летопись упадка и гибели Толлана.

— А разве Кецалькоатль не мог записать свои заметки сам? — полюбопытствовал Джеймси.

— То, что часть текстов надиктована им, сомнений не вызывает, — ответила Куп, — однако я сомневаюсь, что правитель Кецалькоатль умел читать иероглифы, не говоря уж о том, чтобы самому их составлять. Возможно, и астроном не был знатоком этой письменности. Знаки чрезвычайно сложны для усвоения, и, по существу, все знатоки тольтекской письменности являлись жрецами, которые начинали изучать иероглифы с раннего детства.

— Суть в том, что каждый такой знак соответствует понятию или слову, причем имеет как смысловое, так и фонетическое, звуковое наполнение, — пустилась в объяснения Рита. — Необходимость лингвистического совмещения звуков и образов требует от чтеца, а тем более от писца особой одаренности. У большинства из нас для чтения иероглифов языка науатль, не говоря уж об использовании их при письме, просто не хватит способностей.

— А как их усвоил этот Койотль? — спросил Харгрейв.

— Правитель и астроном выяснили, что Койотль обладает необходимыми способностями, а потом где-то разыскали для него подходящего учителя, — предположила Куп.

— Они явно нуждались в человеке, способном выполнить такую работу, — дополнила ее Рита. — А жрецам не доверяли, поэтому подготовили собственного Босуэлла.

— Кого? — не понял Джеймси.

— Это писатель, он жил в восемнадцатом веке и вел дневник, записывая высказывания и беседы своего друга, Сэмюэла Джонсона[35], а впоследствии составил на основе этих записей биографию.

— Никогда о нем не слышал, — признался Джеймси.

— Да ты все равно бы ничего не понял, даже если бы прочел книгу, — заявила Рита.