голову, то мне очень тяжело на сердце, и я иногда плачу… Обычно я, клянусь Богом, никогда не была без причины недоверчивой. Я прошу тебя поэтому настоятельно, будь по крайней мере сейчас откровенным со мной, переписывался ли ты с того времени в тайне с той женщиной?» Спустя 8 дней она пишет: «Это письмо могло бы быть последним, которое я тебе пишу, поскольку как моя особа, так и мои письма тебе стали безразличны. Причины этого тебе, наверняка, известны: если мужчине добровольно предлагает себя другая особа… На твоем лице я это отчетливо прочитала: 1) ты не мог спокойно и открыто смотреть на меня; 2) я нашла, что ты выглядел переночевавшим у кого-то и проведшим там время. Твое лицо сразу бросилось мне в глаза. Ты выглядишь уже не таким свежим и чистым, и здоровым, как три недели назад». В дальнейшем она жалуется на свою покинутость, что она теперь нигде не дома и т. д.

Из Гейдельберга фрау Ф. теперь уже без трудностей перевели в Франкфуртскую психиатрическую лечебницу (с 15 января по 30 июля 1898 г.). И здесь она всегда была совершенно в ясном уме и ориентирована. Поведение и настроение были переменчивыми. Она могла быть оживленной, очень разговорчивой, в веселом настроении, самоуверенной. В другое время она плакала и жаловалась, что должна жить в разлуке со своей семьей. Она очень страдала из-за своего интернирования. Многократно она мешала склонностью к сплетням и козням. Другим больным она давала с собой письма для отправки. В отношении врачей она всегда была дружелюбна и заискивающа. В многочисленных письмах различным лицам она делала попытки добиться освобождения. Она не воздерживалась от заверений и лести. Каждый был непременно ее спасителем. Ее стремление к свободе от месяца к месяцу становилось все живее. Наконец, она сделала неудавшиеся попытки бегства. В письмах к мужу она давно стала настойчивой, энергичной, требовательной. Наконец, она была в порядке пробы отпущена домой.

В течение полугодового пребывания во Франкфурте она не отказалась от своих бредовых идей. Никогда она не проявляла даже следа болезненного чувства. Она всегда считала, что ее содержали только из-за козней ее мужа. Она так же невинна, как салфетка на столе. Обвинения в ревности она находила «слишком глупыми». Она в положении жены и матери должна была иногда противиться своему мужу, это нечто совсем другое. От всего она пыталась отговориться. Утверждать, что она, якобы, просила врача последить за мужем, является возмутительной наглостью, для этого она слишком горда. Служанка, правда, следила за мужем, потому что научилась этому на прежнем месте. Она терпела это только, чтобы доказать девушке, что ее муж порядочный человек. Она возмущена, что ее муж пересказывает «такие мелочи» (что она должна была написать письмо, чтобы попросить прощения). Это были сплетни служанок, о которых не стоит и говорить. Она пытается все представить безобидным. Мужу должно быть стыдно рассказывать вещи, которые как супругу положено скрывать.

В той же беседе, в которой она все представляет таким безобидным, она в волнении опять приходит к своим старым утверждениям: «Мой муж также кажется мне в последнее время намного другим, его взгляд больше не был таким свободным, он не выглядел таким чистым. Я была так чиста, так глупа в таких делах, но я тоже страстная, и у меня прелестное тело. Он также всегда приходил ко мне до сентября 1896 г., тогда он начал вести себя совсем странно, воздерживаться. Вам я скажу все, пусть отсохнет мой язык…» Она рассказывает затем дальше о своих подозрениях в электричке. Она, якобы, точно замечала, смотрит ли какая-нибудь особа на ее мужа прилично или неприлично. По этому наблюдению у нее вообще-то было самое четкое доказательство. «В 3 часа дня звонок: “Можно поговорить с господином Ф.?” (подражает голосу девушки). “Г-на Ф. нет, что я могу ему передать?” “Нет, я приду сама”. Что вы теперь скажете об этом, может идти речь о ревности?» По поводу показаний врача она утверждает, что того подкупил ее муж. «Санитарки в Гейдельберге мне даже говорили, что глаза моего мужа слишком много танцуют вокруг, такой мужчина должен иметь наслаждение, это бонвиван». На вопрос, разве ее физическое состояние не препятствует супружеским отношениям: «Д-р К. (гинеколог) меня полностью вылечил, он сказал только, что у меня болезнь, которой еще не было, вероятно, сломана кость. Он сказал, что это связано с подавленной страстью. Когда я ушла, он сказал: “Вы совершенно здоровы; Вы крепкая, здоровая, цветущая, сильная женщина, у которой ничего нет. Вашему мужу не нужно никаких отговорок насчет Вас”».

При таких рассказах она углубляется в бесконечные мелочи, не теряя, однако, отправной точки. Оживленные проявления аффекта прерывают ход мыслей. Каждое мгновение она хочет клясться, заверяет всеми святыми в правдивости своих показаний. Она проклянет самое себя, если сказала хоть одно лживое слово. «Пусть сгниет мой язык» и т. д. Одно мгновение она в отчаянии ломает руки, плачет и рыдает, потом опять вспрыгивает, смеется, принимает самоуверенную вызывающую позу, рассыпается в похвалах своей личности. Один раз ее муж является верхом всего плохого, потом она считает опять, что это недоразумение, он, видимо, все же чист, она тоже никогда не думала о нем ничего дурного. Все время она говорит о скрытности, никому она, якобы, не рассказывала о своих супружеских ссорах. На том же дыхании она сообщает, что служанки, врачи, те или иные подруги подтвердили ее правоту и рассказывает также о других женщинах, что те поведали ей о своих мужьях. Каждому больному она рассказывала те же вещи. Кроме того, она осведомлялась у санитарок, как живет со своей женой директор, сообщает об отношениях ее гинеколога со своей женой, о чем она знает от гейдельбергских сестер. Каждый день во время обхода она отзывает в сторону врача и, не будучи спрошенной, рассказывает ему о своих супружеских историях. Ее любимым чтением является простой бульварный роман, который она принесла с собой в клинику. Через некоторое время она утверждает, во всем виноват ее домашний врач, он подкупил мужа, не наоборот, муж всегда был хорошим. Вскоре меняется и это мнение.

Однажды она сообщает, что чувствует себя беременной, утром часто рвота, задержка стула, ощущение тяжести в животе. Гинекологическое обследование показало, что местами теперь мягкая на ощупь опухоль заполнила весь малый таз.

Как только предстоит освобождение, она обещает, что теперь она все оставит в покое и не будет больше доставлять своему мужу трудности. Однако уже по дороге из лечебницы у нее была с ним ссора. О