— О чем ты говоришь? — озадаченно спросила она. — Я не имею права сесть с другими за пиршественный стол?

— Так будет лучше.

Вулф уже увлекал ее к двери. За порогом трапезной Кимбра увидела Дракона и с болью поняла, что именно ему приказано увести ее и посадить под замок, пока ярл будет встречать гостей. Дракон был не один, при нем находился прежний эскорт Кимбры. Никто из них не решался смотреть ей в лицо. Итак, ее брали под стражу, собирались заточить в четырех стенах, как женщин Востока. Гарем? Нет, хуже! Ее ожидала тюремная камера.

— Общий сбор — не моя прихоть, а необходимая мера, вызванная стечением обстоятельств, — говорил Вулф. — Нельзя осложнять дело искушением, которое ты собой представляешь.

Он подбирал сложные слова и составлял из них витиеватые выражения, смысл которых ускользал. Искушение? Значит, это ее вина, что мужчины не в состоянии управлять своими страстями? Несправедливость этого обвинения больно колола Кимбру. Ей отчаянно хотелось воспротивиться, но она понимала, что это был неподходящий момент для ссоры. Она не могла себе позволить уронить свое достоинство. К тому же — Кимбра с тоской осознала это — Вулф вполне мог отмести все ее доводы.

— Пусти! — сказала она негромко, а когда он заколебался, добавила: — Я сделаю, как ты хочешь. Все равно у меня нет выбора. Мне только нужно знать, ты с самого начала собирался так со мной поступить?

Вулф выпустил ее руку. Сейчас, когда он смотрел Кимбре в глаза, ей снова почудилась в его взгляде тень сожаления.

— Да, — признал он, — с самого начала. Эта встреча очень важна. Я задумал ее, чтобы раз и навсегда пресечь слухи.

— Какие слухи? — спросила Кимбра.

Она была заинтригована.

— Что я совсем потерял голову из-за своей прекрасной жены. Что рука моя уже не столь тверда, а воля ослабела, что мои владения теперь беззащитны и только ждут, когда придет более сильный властелин. И ему самое время прийти, потому что нельзя доверять викингу, который находится под каблуком у англичанки.

Кимбра хотела возразить, но ее остановил суровый взгляд мужа.

— На Викофф напали вовсе не датчане, как я поначалу думал, а норвежцы. Мои соплеменники. Возник шанс поживиться, и они ухватились за него без колебаний. Их нужно было казнить так, чтобы другим было неповадно, но они умерли легко и быстро, и это лишь подогрело слухи.

Возразить было нечего, и Кимбра промолчала. Вулф не раз повторял, что наказание должно соответствовать проступку, иначе в нем нет смысла. Он нарушил этот неписаный закон, чтобы избавить ее от лишних переживаний, и вот теперь пожинал плоды своего благодушия. В тот день ей не пришло в голову, что подобное милосердие будет истолковано не в пользу супруга, теперь же это было совершенно ясно.

— Я сто раз твердил тебе, что это суровая страна, а ты все не хочешь понять. Малодушный недолго пробудет у власти.

— Значит, сила духа состоит в том, чтобы держать жену в темнице?

— Не драматизируй! — отмахнулся Вулф. — Наше жилище мало похоже на темницу. Я делаю это ради нас всех. Повсюду ходят истории о твоей красоте, и мой поступок будет расценен как забота о самом ценном моем достоянии. Отсюда один шаг до того, чтобы усвоить раз и навсегда: мое — это мое, и никто не смеет посягать на то, что принадлежит мне по праву. Скоро весь норвежский народ будет знать, на чьей я стороне.

На чьей он стороне! В последнее время Кимбре казалось, что она знает этого человека и может ему доверять. Она готова была на все, лишь бы всегда и везде быть с ним рядом. Но он не нуждался в подруге жизни, в помощнице и спутнице, уважаемой и почитаемой наравне с ним. Для него она была… была просто кстати, вот как сейчас, чтобы дать другим урок.

Она и раньше бывала кстати, и будет в будущем. Объект мести за оскорбление, способ добиться военного союза, подручное средство для получения удовольствия. Это последнее почему-то особенно ранило Кимбру, настолько, что защипало глаза.

— Боже, как я наивна… — прошептала она чуть слышно. — Как я могла все забыть?..

Она вспомнила день своего венчания. В памяти всплыло то, о чем она запрещала себе думать: кровавые воды бухты и песок пляжа, где предстояло пасть ее брату.

— Ты не просто на стороне своего народа, ты еще и против моего! Ведь так? Для этого ты объявил всеобщий сбор, об этом вы будете говорить за пиршественным столом? О том, как и когда лучше нанести удар? О том, сколько крови пролить, чтобы насытить своих кровожадных богов?

На щеках у Вулфа затеплился гневный румянец, глаза потемнели.

— Я норвежец, викинг! Если это тебя не устраивает, тем хуже, потому что так оно и останется. Что до остального, я не лгал, когда говорил, что желаю мира, — отсюда все, что происходило и происходит между нами. — Он обвел Кимбру взглядом, надолго задержав его на округлостях грудей под платьем, так что ей захотелось прикрыться еще и руками. — Я привез тебя в Скирингешил как пленницу, но сделал законной женой. Я был с тобой неизменно добр. Твоя судьба могла сложиться иначе. Помни об этом!

Часовой на крепостной стене замахал руками, стараясь привлечь к себе внимание. Вулф заметил это и повернулся к брату:

— Отведи ее!

Дракон сделал еле заметное движение.

— На сей раз тебе придется рвать и метать в одиночку, — сказал муж Кимбре. — У меня нет времени гасить твой гнев.

И пошел прочь.

При виде разбухавшей на пальце капельки крови Кимбра нахмурилась. Казалось, ранка возникла ни с того ни с сего. Должно быть, она уколола палец, но не заметила этого: что такое боль от иглы по сравнению с душевной болью?

Кимбра опустила на колени мужскую рубаху из тонкой голубой шерсти, которую начала шить в первый день заточения, и тупо уставилась в стену. Возможно, что сейчас снаружи был безоблачный день. Впрочем, она была не уверена. Точно так же она не могла сказать, какими были два предыдущих дня, но точно не дождливыми, иначе был бы слышен стук капель по захлопнутым ставням.

Конечно, они не были сплошными, и в щели пробивалось достаточно дневного света, но чтобы шить, приходилось зажигать светильники — те самые, на загнанных прямо в пол стержнях. Из-за них в замкнутом помещении царила духота, да и тепла к вечеру скапливалось больше, чем если бы в окна весь день светило солнце. Тишина стояла такая, что из травы под окнами явственно доносилось гудение пчел.

Вошла Брита с подносом, и с ней в полутемное помещение ворвался свет дня, такой яркий, что Кимбре пришлось зажмуриться. Тем не менее она заметила, что у двери по-прежнему стоит охранник.

Ирландка поставила поднос и оглядела госпожу. В ее глазах была тревога.

— В этот раз я принесла лепешки с кардамоном, — сказала она, изображая непринужденную улыбку. — Это ведь ваши любимые, правда, леди? А что скажете о цыпленке с розмарином?

Кимбра равнодушно повела плечами. Она совсем забыла, что такое аппетит. Подносы уносились почти такими же полными, какими прибывали в ее камеру одиночного заключения. Неудивительно, что Брита начинала тревожиться.