Я стискиваю зубы.

Наверное, я умираю.

Но он умрет первым.

Я тяну руку за спину, не обращая внимания на резкую боль между лопаток, и выхватываю из ножен нож. Он блестит от свежей крови и сверкает на сонце, хотя стою я в тени.

Аарон улыбается широченной улыбкой — люди не могут так улыбаться — и подставляет мне грудь.

Я замахиваюсь.

— Тодд? — лает Манчи. — Нож, Тодд?

— Давай же, — говорит Аарон, и клянусь, от него пахнет сырой могилой. — Познай грех, невинный. Если сможешь.

— Я уже познал. Я убил спэка.

— Это совсем не то же самое, что убить человека, — говорит он, смеясь над моей глупостью. — Спэки это черти, которыми нас испытывает Господь. Убить одного из них — все равно что убить черепаху. — Аарон таращит глаза. — Впрочем, ты не способен и на эту малость, так?

Я стискиваю рукоять ножа, сдавленно рычу, и мир опрокидывается.

Но я не роняю нож.

На лице Аарона клокочет кровавая слизь. До меня доходит, что он смеется.

— Ах, как же долго она умирала…

И я кричу от боли…

И замахиваюсь ножом…

И целюсь ему в сердце…

И он все еще улыбается…

И я втыкаю нож…

Втыкаю его в грудь Виолы.

— Нет!!! — кричу я.

Слишком поздно.

Она смотрит на клинок, потом на меня, из ее Шума хлещет та же боль и непонимание, что брызгали из спэка, которого я…

(которого я убил)

В глазах Виолы стоят слезы, она открывает рот и произносит:

— Убийца.

Я протягиваю к ней руки, но она исчезает во вспышке света.

А у меня в руке чистый нож.

Я падаю на колени, потом на живот и лежу на земле в сожженной дотла деревне, задыхаясь, кашляя, плача, рыдая… Мир вокруг тает, тает и уже кажется ненастоящим.

Я не смогу его убить.

Я хочу. Я очень этого хочу. Но не смогу.

Потомушто я не такой, и потомушто тогда я потеряю Виолу.

Не могу. Не могу не могу не могу.

Я растворяюсь в сиянии и на какоето время исчезаю совсем.

Меня будит Манчи, старый добрый Манчи: он лижет мое лицо, и в его Шуме и скулеже звучит одно слово, полное безграничной тревоги.

— Аарон, — тихо и испуганно повторяет он. — Аарон.

— Отстань, Манчи!

— Аарон, — снова скулит он, облизывая мое лицо.

— Да нет его тут! — говорю я, пытаясь сесть. — Мне просто…

Мне померещилось, но Манчи-то померещиться не могло.

— Где?! — Я вскакиваю, и все вокруг превращается в розово-оранжевый ураган. Представив, что ждет меня впереди, я содрогаюсь.

Вокруг целая сотня Ааронов. И столько же Виол — напуганных, ждущих помощи. И еще столько же спэков с ножом в груди. Все они говорят, и говорят одновременно: их голоса сливаются в оглушительный рев.

— Трус, — говорят они хором. — Трус. — Снова и снова.

Но какой же я прентисстаунец, если не могу игнорировать Шум?

— Где он, Манчи? — спрашиваю я, вставая и пытаясь не обращать внимания на беспрестанно движущийся Мир.

— Сюда! — лает он. — Вниз по реке!

Я бегу за ним по сгоревшей деревне.

Он ведет меня мимо бывшего здания церкви, на которое я стараюсь не смотреть, и взбегает на маленький утес. Ветер громко воет, пригибая деревья — нет, вряд ли это на самом деле, мне опять мерещится, — и Манчи приходится лаять громче, чтобы я его услышал.

Сквозь деревья на маленьком утесе я вижу речной берег. Оттуда на меня смотрят тысяча испуганных Виол.

И тысяча спэков лежат с моим ножом в груди.

И тысяча Ааронов смотрят на меня и кричат «Трус!», улыбаясь самой жуткой на свете улыбкой.

А дальше, в лагере вниз по течению, я вижу Аарона, который на меня не смотрит.

Он стоит на коленях и молится.

Перед ним на земле лежит Виола.

— Аарон! — лает Манчи.

— Аарон, — говорю я.

Трус.

— Что нам теперь делать? — спрашивает мальчик, подползая вплотную ко мне.

Я вытаскиваю голову из воды, и холодные струйки сбегают по моей спине. Несколько минут назад я кое-как спустился с утеса, пробиваясь через толпы, хором обзывающие меня трусом, припал к берегу и засунул голову прямо в воду. Теперь меня трясет от холода, зато мир вокруг немного успокоился. Знаю, это ненадолго, лихорадка и заразная спэкская кровь скоро меня прикончат, но сейчас я должен соображать и соображать хорошо.

— Как нам к ним подобраться? — спрашивает мальчик уже с другой стороны. — Он ведь услышит наш Шум.

От дрожи я опять начинаю кашлять, — да что там, я кашляю от чего угодно, — и выплевываю целую горсть зеленой слизи, потом всетаки задерживаю дыхание и снова окунаю голову в воду.

Холодная вода похожа на тиски, но я не сдаюсь и головы не поднимаю. Мимо с ревом течет река, а у моих ног обеспокоенно прыгает Манчи. Под напором воды отклеивается и уплывает чудо-пластырь. А ведь и Манчи несколько дней назад избавился от своего пластыря в этой реке. Я забываюсь и начинаю смеяться прямо под водой.