— Вера, ты хорошо себя чувствуешь?

Кто-то хочет навредить тебе, подумала Вера.

Нова значит “новая звезда”. В течение какого-то времени ее свет усиливается, она сияет, она ослепительна.

Когда они встретились в первый раз, Нова излучала столь яркий свет, что Мерси видела ее не очень ясно.

Ей было все равно, что говорит и делает Нова; хотелось только быть рядом с ней и делать то же, что и она.

Поначалу она боялась, что Нова ее покинет; когда Новы не было рядом, вокруг Мерси все становилось темным.

И вот Нова сидит на диване, у нее посеревший вид, она ест чипсы и пьет красное вино, смешанное с кока-колой.

Можно подумать, что Нова — маленькая девочка. Но она “подстилка”, как и сама Мерси. Подстилка значит проститутка.

— А еще какие-нибудь странные слова знаешь? — спросила Мерси.

— Тихий хоккей с мячом.

— Это что?

— Гольф.

— А еще?

Нова подумала и сказала:

— Спать за общественный счет.

— Не поняла…

— Это когда бродяга ночует в автобусах.

— Сухоглаз.

— Чего?

Мерси изобразила: уставилась перед собой, взгляд стал спокойным, но ни на чем не сфокусированным.

— Прекрати. У тебя вид какой-то мутный.

— Трахаться влохматую, — продолжила Мерси, хотя обе знали, что это значит. Слово же существует только в их языке. Но fuck hair звучит забавно; может, оно и в английский уйдет.

Скоро слова им надоели, и девочки свернулись на матрасе, под покрывалом.

Среди всевозможной порнухи в айпаде Цветочка нашлось приложение с фильмами о природе, и девочки от нечего делать стали смотреть их.

Короткие, минут на пять-десять, ролики поначалу были красивыми. Чудесные пейзажи, удивительные животные: ящерицы, птицы, рыбы. Потом пошел фильм, в котором орлан схватил птенца. Схватил прямо из гнезда, унес, бросил на скалу, а потом стал расклевывать, рвать заживо. Голос диктора с гордостью повествовал о том, сколь поразительны в своей уникальности эти кадры.

— Меня сейчас вырвет, — сказала Нова и подползла поближе.

Прекратить смотреть было невозможно. Ролики становились все отвратительнее. Звери совокуплялись, убивали друг друга — и все это в замедленной съемке. Какие-то мужчины в камуфляжных шляпах в бинокль наблюдали, как медведь забирается на медведицу, а лев нападает на газель.

Только теперь Мерси начала кое-что понимать о человеке. Ей трудно было передать свои мысли словами, но она все же сделала попытку.

— Мы очень холодные. Нам кажется, что чужие страдания — это красиво. Мы хуже зверей. Звери просто хотят выжить.

Глаза у Новы блестели.

— Если бы вместо животных были люди, такие фильмы запретили бы без вариантов.

Мерси вспомнились последние съемки, проходившие в подвале. Один из парней перед началом отвел Нову в сторону, но Мерси слышала, что он говорил.

Что бы я с тобой ни делал — помни, это просто кино, это не по-настоящему, и если я буду с тобой груб, это все ради фильма, ради того, чтобы он получился хорошим.

Помни, что ты мне нравишься.

Именно этот парень обошелся с Новой, как последний скот.

На экране айпада пошел новый фильм. Он вроде был спокойнее, чем остальные, и Мерси погладила Нове лоб. Они смотрели, как через экран пролетает стая птиц.

— Смешно, — заметила Нова. — Они почти точно повторяют твой путь. Летят из Центральной Африки в Скандинавию, а отдыхают на Средиземном море. Набираются сил, чтобы лететь дальше.

— Большинство птиц там и умирает, — сказала Мерси.

На лестнице вдруг послышались шаги, и Нова встала.

— Пошли. — В дверях стояли Цветочек и еще какой-то парень, незнакомый.

У парня был жесткий вид, могучие руки покрыты татуировками.

— Мы куда? — спросила Нова и потянулась за курткой.

Цветочек оглядел Нову — пристально, сверху вниз, потом снизу вверх — и пожал плечами.

— Много будешь знать — скоро состаришься.

Они не знали, куда их везут. Через весь город, куда-то на восток.

Цветочек был под кайфом. Когда Нова увидела указатель на Фисксетру, Цветочек стал рассказывать, что будет дальше.

Дальше все пойдет к черту, подумала Нова.

Часы показывали двадцать минут одиннадцатого, поздний вечер, но Луве все еще сидел у себя в кабинете. Причина лежала на письменном столе: двадцать писем, написанных на розовой почтовой бумаге с цветочной каймой. На этот раз он не сможет ничего скрывать от полиции. Он больше не может их защищать.

Судя по содержанию письма, Мерси оказалась опаснее, чем он думал. Гораздо опаснее.

Проблема состояла в том, что Луве не очень знал, как помочь полиции найти девочек.

Теперь они писали ему обе. Старомодные письма на бумаге, которые, вероятно, отследить труднее, чем электронные. Почта в Стокгольме “окрашена” по региональному принципу, и понять, опустили письмо в ящик в Вэлленгбю или в Римском монастыре на Готланде, невозможно.

Здравствуй, Луве. Мы пишем тебе, потому что думаем — только ты нас и понимаешь.

Почерк Новы.

Можешь показать это письмо полиции. Все равно у нас, похоже, мало времени. Мы собираемся сбежать за границу, но куда — не скажем.

Во-первых, я хочу, чтобы ты понял, почему Мерси испугалась и набросилась на того парня в Евле.

Она хотела защитить меня, и у нее случился приступ паники. Иногда с ней такое бывает — она как будто не может контролировать себя. Ниже она сама все напишет, можешь показать полиции.

(Кстати, она тебе машет!)

Утром Луве узнал, что того парня из Евле выписали из больницы. Полиция допросила братьев, и правда выплыла наружу. Эркан оказался сводником.

Этим письмом мы прощаемся со Швецией, и ты — единственный человек, которого нам будет не хватать. История ужасно длинная, будет жалко, если ты уснешь.

Я передаю ручку Мерси.

Луве перевернул страницу, и глазам открылся аккуратный почерк Мерси. Нова выписывала буквы похоже. Луве знал, что она старается подражать подруге, но без особого успеха. Какой-нибудь графолог мог бы утверждать, что ручку держал слабохарактерный, застенчивый человек.

В Гамбурге я целую неделю искала папу и Дасти, но они куда-то исчезли. Я выучила наизусть каждую улицу в Санкт-Паули, раза по три в день (а то и больше) приходила на автобусную остановку, посмотреть, не вернулся ли туда папа. Мне странным образом казалось, что все, что случилось со дня нашего бегства, — сон, что я все выдумала, что я в каком-то зазеркалье.