Забыв о бренди, он лихорадочно ходил взад-вперед мимо камина.

Что еще можно предпринять? Дать разыграться мелодраме в собственном холле перед Каррингом и оторопевшей горничной? От этой мысли Филипп даже заскрипел зубами. Так низко пасть он не может. На колени, если придется, еще возможно, но уж точно не ниже.

Вверху скрипнула балка. Филипп взглянул на потолок, и его сердитое выражение постепенно сменилось задумчивым. Потом он сдвинул брови и продолжил шагать.

Этот путь всегда открыт, но, учитывая их ссору – а в уме он именно так определял происшедшее, – визит в ее спальню будет воспринят как явный симптом помешательства. И даже если она не откажется его выслушать, последствия представлялись слишком предосудительными.

Но альтернативный вариант – возвращение в усадьбу при нынешней ситуации – виделся в еще более мрачных красках. Он никак не мог предвидеть, что она способна отгородиться от него. И не подозревал, глупец, что отсутствие теплоты в ее улыбке так тяжело на него подействует.

Филипп остановился и глубоко вздохнул, пытаясь ослабить ставшее в последнее время постоянным давление в груди. Он закрыл глаза и еще раз сосредоточился на стоявшей перед ним задаче. В обществе его давно окрестили жаждущим наслаждений гедонистом – он и сейчас четко знал, чего хочет.

А хотел он, чтобы в глаза Антонии вернулся блеск, чтобы они с ней могли обмениваться задорными взглядами. Хотел снова заставлять ее краснеть. Более всего ему хотелось, чтобы она смотрела на него как прежде – открыто, искренне, прямо – и в ее глазах снова засияла любовь.

Филипп резко открыл глаза. В камине обрушилось полено, и он хмуро взглянул на него. Его нареченная слишком сообразительна себе же во вред, как и ему; но он еще не пробовал к ней подступиться по-настоящему – из уважения к ее невинности и глубоко укоренившегося в нем рыцарства.

Но времена рыцарства миновали.

Медленно и задумчиво Филипп опустился в кресло. На этот раз в его взгляде ясно читался холодный расчет.

Он еще ни разу не пытался завоевать Антонию.

На другое утро за завтраком Антония яростно расправлялась с печеной грушей. С неменьшей непреклонностью и беспощадностью ей хотелось пообщаться с одной перезрелой распутницей, имеющей обыкновение появляться на публике в слишком обтягивающих и открытых платьях. Действительно, если бы леди Ардейл – она вызнала имя женщины еще в тот же вечер – стояла на берегу какого-нибудь пруда, конец этой накрашенной куклы был бы предрешен. И очень, очень печален.

И Антония чувствовала бы вину только перед вспугнутыми утками.

Откусывая хлебец, она принялась прикидывать в уме еще один соблазнительный вариант расправы над бесстыдной мадам – этот включал в себя корыто для пищевых отходов, в которых так любят ковыряться свиньи.

– Нет, я в этом более чем уверена! – воинственно воскликнула вдруг Генриетта. – Деточки мои, мы просто не можем этого допустить.

– Расклад, надо сказать, сомнительный, – высказался Джеффри, дотягиваясь до мармелада. – Если Катриона и Амброз не подчинятся, им просто не оставят выбора. Запрут в деревне с обеими старухами и ордой слуг – тут любой дурак поймет, к чему это приведет.

– М-да. – Генриетта нахмурилась. – Какая жалость, что граф настолько… – она поморщилась, – беспомощен.

– По словам Генри, – подхватил Джеффри, – бедняга так долго прожил под башмаком, что и чихнуть без разрешения не отважится.

– Да уж, решительным характером он никогда не отличался. – Облокотившись о стол, Генриетта взмахнула лопаточкой для масла. – Тем более мы должны принять приглашение. Если есть шанс помешать намерениям Тайсхерст, мы просто обязаны сделать все, что еще возможно, чтобы помочь этих юным созданиям.

– Безусловно, – заключил Джеффри. – И насолить графине как только можем.

– Именно. – Генриетта повернулась к Антонии: – А вы что скажете, дорогая моя?

– Ээ… – Антония моргнула. – Ну да, разумеется.

Генриетта с решительным видом повернулась к Джеффри, а Антония вернулась к своей тарелке и мрачным мыслям. Она в общем-то не осталась полностью равнодушной к личной драме Катрионы. Но конечно же большую часть времени размышляла над своей собственной.

Она решала, как станет реагировать на то, что именовала про себя «злополучными наклонностями Филиппа», когда собиралась стать для него «удобной женой». Ей казалось тогда, что эмоции должны подчиняться рассудку, а никак не наоборот. Но реальность вносила свои коррективы. И теперь она боялась, что придется пересмотреть свою роль целиком.

Принимая во внимание ее гнев при одной только мысли о леди Ардейл и настойчивое желание ворваться в спальню Филиппа и мелодраматично – словно она Катриона какая-нибудь! – потребовать у проштрафившегося барона объяснений, Антония больше не была уверена, что создана стать удобной женой.

Она, мрачно глядя в тарелку, взялась за яйцо-пашот.

Открылась дверь, и вошел Филипп. По недавней привычке Антония позволила глазам подняться не выше его булавки для галстука. Ему прошлось сделать усилие, чтобы не ответить ей волчьим взглядом. Ей удалось выдавить из себя вымученную улыбку.

– А, доброе утро, Рутвен! Надеюсь, хорошо спал?

Филипп перевел взгляд с Антонии на Генриетту, и сияющая улыбка мачехи показалась ему подозрительной.

– Вполне сносно, спасибо. – Усаживаясь во главе стола, Филипп кивнул Каррингу на кофейник. – Я собирался спросить, мадам, когда вы собираетесь вернуться в деревню?

– Вот именно – именно это я и хотела обсудить, милорд. – Генриетта откинулась на стуле. – Нам всем пришло приглашение провести три-четыре дня в Суссексе, в завершение, так сказать, сезона.

Рука Филиппа с кофейником застыла в воздухе.

– Говорите, Суссекс?

– Суссекс, – подтвердила Генриетта. – И разумеется, ты тоже приглашен.

– Разумеется? – Филипп пытливо взглянул на мачеху. – А я, часом, не знаком ли с хозяевами?

Генриетта с легким беспокойством взмахнула шалью.

– Ты встречался с графиней. Речь идет о Тайсхерст-Плейс. – Она воинственно посмотрела на него, готовая ринуться в бой и победить. Филипп медленно поднял брови, и его неожиданно задумчивый вид заставил ее молча ожидать его решения.

– Тайсхерст-Плейс? – Он отпил кофе и покосился на склоненную головку Антонии. Казалось, что ее занимает только яйцо, которое она методично кромсала вилкой. Он прищурился. – Вы говорите, на три дня?

– Три-четыре дня. Выехать надо завтра, – осторожно повторила Генриетта. – Я так поняла, что приглашен самый узкий круг.

– Насколько узкий? – взглянул на нее Филипп.

Генриетта махнула рукой:

– Нас четверо, ну и естественно, Хаммерсли.

– Естественно.

Он больше ничего не добавил и вновь обратил задумчивый взгляд на Антонию – ему с обидой показалось, что девушка даже не замечает его присутствия. Генриетта кашлянула.