которые она считала глубоко постыдными. Но она не могла сопротивляться – ее тело хотело этого.

По крайней мере, в одном можно было быть уверенной. Если под сердцем у нее действительно было дитя, значит ребенок от Себастьяна, потому что Клаус не прикасался к ней с Рождества. Если бы она сейчас подсунула ему чужого ребенка, это было бы грандиозным возмездием за его неверность. Она этого хочет? О – Клаус, наверное, тысячу раз заслужил такое «кукушкино яйцо». Но скорее всего, она вообще не была беременна. Это все ленточный червь, от него есть лекарства, нужно просто их принять и избавиться от этой напасти. Наверное, и с желчью не все в порядке. Еда здесь, в деревне, очень жирная, к ней нужно привыкать с детства. Будет лучше, если с этой минуты она начнет избегать любой жирной пищи, даже перестанет есть масло и сладкие пироги. Тогда посмотрим, успокоится ли желудок.

Она села на козлы коляски и погнала кобылу дальше. Майский ветерок гладил ее по голове и не портил прическу. Она задумчиво смотрела на луга, где на солнце расстилалась темно-зеленая свежескошенная трава. Если она станет женой Себастьяна, ей придется носить старую одежду и обувь. Никогда больше не стричь волосы коротко. Каждый день готовить для него ужин. Ежедневно готовить для него еду. Готовить ему ванну в субботу вечером. Баловать его. Делить с ним все. Делить с ним ванну. И постель. Особенно кровать. Каждую ночь. А в воскресенье, возможно, даже…

Хватит, подумала она. Это невозможно. Всего несколько месяцев, и мне станет тесно в маленькой комнате. И вечно чадящая плита на кухне, от которой глаза становятся красными. На обед всегда только перловый суп. Зимой трястись от холода. Жена бедного школьного учителя. А если он окажется без работы? Мне придется жить с ним в подвале? На улице? Как он может требовать такого от меня? Это и есть та любовь, о которой он говорил? Я не вижу любви, я вижу только упрямство. О нет, Себастьян Винклер. Не так все просто. Просто уйти и думать, что я побегу за тобой! Поставить ультиматум и исчезнуть. Давить на меня. Ты можешь ждать до скончания времен!

И вообще, она не была беременной. Ни капельки. Она чувствовала себя прекрасно. Небольшое расстройство желудка – и все.

«Зачем я выставила себя на посмешище перед Элеонорой Шмальцлер? – сердито подумала Лиза. – Кто знает, что она теперь обо мне думает. И мне даже не нужен этот дурацкий адрес. Но все же неплохо, чтобы он был».

Летом усадьба была скрыта за листвой буков и дубов, только красная крыша жилого дома просвечивала между стволами. Белые гуси и коричневые утки бегали по траве, плавали в пруду, который подпитывался ручьем. На лугу паслись несколько коров со своими телятами. На другой стороне находились пастбища для лошадей, где резвились несколько жеребят, родившихся весной. Осенью многих из трехлетних жеребцов и кобыл, вероятно, придется продать, с сожалением подумала Элизабет, ведь она видела, как росли лошади. Тетя Эльвира, несмотря на свою страсть к лошадям, была намного жестче в этом вопросе – зимой невозможно было содержать всех животных, поэтому некоторых приходилось продавать. Отбирались лучшие, а остальные отбраковывались. Никто об этом не беспокоился, к тому же продажа приносила хорошие деньги.

Теперь Элизабет пришлось обуздать кобылу, которая от волнения уже пустилась в легкий галоп, чтобы скорее добраться до привычного пастбища. Во дворе перед коровником разгружали сено, и она еще издалека услышала энергичный голос мужа:

– Разложите его на гумне! И в следующий раз убедитесь, что сено сухое. Мои лошади не получат гнилого сена!

Увидев жену, он спустился по лестнице с крыши овина.

– Почему ты так долго? – спросил Клаус, взяв кобылу за упряжь. – Я ждал тебя.

На нем была темно-синяя, довольно грязная кепка с козырьком, которую он, как обычно, надвинул глубоко на лоб. Казалось, он улыбался? Возможно. Это было нелегко определить, потому что его губы и щеки были в шрамах после операций.

– Ты ждал меня?

– Да, Лиза. Я хотел кое-что обсудить с тобой.

И тут же на нее снова нахлынула волна недомогания, ей пришлось взяться за его руку, когда она спускалась с козел коляски. О чем он хотел поговорить, догадаться было нетрудно. Наверное, он хотел признать ребенка, которого Паулина родила восемь недель назад, своим. Это был мальчик.

– Что случилось? – спросил он, когда она стояла перед ним, тяжело дыша.

– Ничего. Подожди меня в гостиной.

Лиза едва успела добраться до компостной кучи в небольшом крестьянском саду, где ее вырвало, и она некоторое время стояла, пока ей не стало лучше.

– Будет мальчик, – сказала старая служанка Берта за живой изгородью малины. – Если тебя так рвет, то значит будет мальчик, госпожа. Можешь мне поверить.

Элизабет быстро кивнула ей в знак приветствия и поспешила в усадьбу. Больше никакого жира. Больше никаких сладких кусочков пирога. Больше ничего такого. Раз и навсегда!

В гостиной Клаус сидел перед камином и пригласил ее сесть на диван.

– Говори короче, – велела она, – я неважно себя чувствую. И кроме того, я знаю, что ты собираешься мне сказать. Это совершенно излишне, ведь все кругом давно знают, кто отец.

– Ах, да? – В его голосе прозвучала ирония. – Дай угадаю. Себастьян Винклер?

Она остановилась и в ужасе уставилась на него.

– Что? – прошептала она. – О чем ты вообще говоришь?

Он не ответил. Вместо этого снял кепку, и теперь она могла видеть, что он действительно улыбается.

– Я хочу развода, Лиза. И я думаю, что это также в твоих интересах.

– Ты? – запинаясь, спросила она. – Ты хочешь… развода?

Она не могла в это поверить. Именно он смело разрубил этот узел, приняв решение. Развод. Конец. Но, возможно, это также новое начало.

– Давай не будем расставаться в гневе, Элизабет, – тихо произнес он. – Я бесконечно многим тебе обязан и никогда этого не забуду.

20

Это воскресенье никак не хотело заканчиваться. Возможно, виной тому была усталость от жары, навалившаяся на обитателей виллы. Но скорее всего, дело было в тишине. Вот уже несколько дней дом окружало непривычное, печальное безмолвие.

– Чай на троих. Немного печенья. Никаких миндальных пирожных. Они слишком твердые для мадам.

Юлиус достал носовой платок и вытер пот со лба. Темная форма слуги, сшитая из тонкой шерстяной ткани, в эти летние дни была настоящим мучением. Тем более здесь, на кухне, горела печка.

– Слишком твердое? – ворчала повариха. – Герти, ты не забыла положить в вазу яблоки?

Герти, которая сидела за столом и о чем-то