заметила, что в этом году было необычайно много злобных комаров. Затем наступила тишина, только было слышно, как Эльза хрустит бисквитом. Недовольная Йордан откинулась на спинку стула. Она надеялась, что этого небольшого толчка будет достаточно, чтобы открыть шлюзы. Но, похоже, придется пускать в ход тяжелую артиллерию.

– Да, не все в мире идет так, как хочется людям, – заметила она и вздохнула. – Ателье госпожи Мельцер тоже закрыто уже добрых две недели. Она, надеюсь, не болеет?

Все знали, что Йордан испытывала ненависть к Мари Мельцер. Вражда возникла с того времени, когда Мари, пройдя путь от помощницы кухарки до горничной, вытеснила Йордан с ее места. Она никогда не простит ей этого.

– Да, госпожа действительно болеет, – наконец сказала Брунненмайер. – Ничего серьезного. Но ей придется некоторое время оставаться в постели.

Йордан сделала вид, что обеспокоена, и пожелала «поскорее выздороветь».

– Что с ней? Надеюсь, не кровотечение? Раньше она была очень слабой.

Даже Августа, которая так любила сплетничать о госпоже Мари Мельцер, не хотела кормить любопытную Йордан дополнительной информацией.

– Она скоро встанет на ноги, – непринужденно бросила Герти.

– Поняла. Это меня радует. По-настоящему. На днях я видела госпожу Китти Бройер с двумя детьми в автомобиле. Они свернули на Фрауенторштрассе.

Юлиус открыл рот, собираясь что-то сказать, но предупреждающий взгляд поварихи заставил его замолчать.

– Если ты пришла выведывать у нас информацию, Йордан, то тебе не повезло! – оборвала ее Фанни Брунненмайер. – Никто из нас не будет сплетничать о владельцах виллы, те времена прошли. Когда ты работала здесь, ты была одной из нас, и мы все обсуждали между собой. Но теперь ты богатая хозяйка магазина, носишь дорогую обувь и фунт золота на шее! Не нужно притворяться, сидя у нас за столом, и подслушивать, что мы скажем!

– Так вот оно как! Хорошо, что я теперь это знаю, – усмехнулась Йордан. – Похоже, здесь никто ничего не слышал о старой дружбе. Какая жалость, могу только сказать. Очень жаль, что узнаешь новое о людях.

Юлиус поднял руки, пытаясь ее успокоить.

– Не нужно расстраиваться, у поварихи сегодня с утра плохое настроение. Все из-за жары.

– Во всем виновата зависть. – Йордан решительно поднялась со стула. – Зависть видна в ваших глазах! Потому что я чего-то добилась, а вы все еще сидите здесь на кухне и вынуждены за гроши угождать хозяевам. Вы не можете простить мне этого, не так ли? – Брунненмайер не стала ничего говорить, лишь указала ей рукой на дверь. – Вы думаете, я не знаю, что происходит здесь, на вилле? – продолжала Йордан со скрытой злобой. – Они разругались. Раздельно проживают и не разговаривают друг с другом. Ходят слухи, что назревает развод. Вот она удивится, эта гордячка Мари. Да, кто высоко поднимается, тот низко падает.

– Только смотрите сами не окажитесь в грязи, – парировала Августа, которую очень возмутил упрек в зависти. И прежде всего потому, что он был, к сожалению, правдой.

Мария Йордан была уже у двери. Она оттолкнула Юлиуса, который хотел ее успокоить, попытавшись взять за руку, и повернулась к Августе.

– У тебя меньше всего причин говорить обо мне гадости, Августа, – сердито проворчала она. – Только вчера ты стояла в моем магазине и просила меня об услуге. Я бы пошла тебе навстречу, но ты сразу же убежала.

Августа покраснела, потому что теперь все смотрели на нее. Но в трудную минуту ее редко смущала ложь.

– Ты удивлена? – Она пожала плечами. – У тебя слишком дорого, Йордан. Кто может заплатить две марки за четверть фунта кофе?

Ложь не была слишком убедительной, потому что все здесь знали, что семья садовника Блиферта никогда не могла позволить себе настоящий зерновой кофе.

– Заходи завтра. Мы договоримся, – пообещала ей Йордан, а затем с фальшивой улыбкой повернулась к Брунненмайер. – А остальным я желаю приятного воскресенья. Не работайте слишком много, мои дорогие друзья, это вредно для здоровья в такую жару.

Юлиус открыл ей дверь и терпеливо стоял, пока она подчеркнуто медленно выходила на улицу.

– Хорошего воскресенья и без обид. До скорой встречи…

Когда он вернулся к столу, повариха встретила его недружелюбным взглядом, но он лишь пожал плечами.

– Теперь меня все удивляет, – произнесла Герти.

– Что тебя удивляет?

– Что вы не можете найти общий язык с фон Доберн, Юлиус, – объяснила Герти. – Ведь у вас такая слабость к ядовитым змеям.

Юлиус только фыркнул и презрительно махнул рукой в сторону Герти. Августа истерически засмеялась и потянулась за своей корзиной.

– Мне пора. – Она встала. – Я завтра приду на два часа – выбивать ковры.

– Августа.

С неохотой она повернулась к Брунненмайер.

– Что еще?

Фанни Брунненмайер сняла очки, дважды моргнула, а затем пристально посмотрела на нее.

– Ты же не будешь тратить свои деньги на такую ерунду, правда? Гадание на картах. Стеклянный шар и что там еще? – Августа рассмеялась ей в лицо. Неужели она думает, что Августа сошла с ума? Она знала, как лучше потратить свои деньги. Если бы они у нее вообще были. – Тогда все в порядке.

Покачав головой, Августа пошла к двери и помахала Эльзе, мол, не забудь завтра сказать хозяину, что ей понадобится помощь Августы для большой осенней уборки в октябре.

Нет, Августа так же мало верила в предсказания Йордан, как и Брунненмайер. Ее интересовало нечто совершенно иное.

21

В своих лихорадочных грезах она видела то, что давно дремало в глубинах ее сознания, как увядшие листья, тонущие в пруду. Образы были неясными и, казалось, колебались, как отражение на движущейся поверхности воды. Иногда это был всего лишь один образ, одно воспоминание, на которое она смотрела с нежностью, с которым разговаривала, иногда плакала. Затем снова на нее обрушивалось множество пугающих сцен, мелькающих, как окна скорого поезда, и она лежала, задыхаясь в подушках, во власти лихорадочных фантазий.

Вначале она видела свою мать. Это были бледные картины, больше похожие на рисунки карандашом, без цвета. Молодая женщина перед мольбертом, шерстяная шаль обернута вокруг плеч, на которые свободно падают длинные распущенные волосы. Лицо угловатое, выдающийся нос, подбородок, плотно сжатые губы. Ее правая рука твердыми, резкими движениями пробегала по листу на мольберте. Черные штрихи. Она рисовала угольным карандашом.

И снова лицо матери появилось совсем близко, склонившись над ней, вот она уже другая. Нежная. Она смеялась вместе с ней. Дразнила ее. Кивала ей. Наклоняла голову, отбрасывала назад длинные волосы. Marie… Моя дочь. Марихен… Дитя Марии… Моя маленькая Мария… Que je t’aime. Как я тебя люблю. Моя святая… Ma petite, mon trésor… Моя малышка, мое сокровище…

Она слышала ласкательные имена,