душах. Анфиса верила, что умершей княжеской семье не нравились незваные «гости».

«И прибить могут, да» – вот что она им сказала.

Говорила так, будто знала наверняка.

«О, Всевышние…»

От внезапно хлынувших слёз у Маришки зачесались щёки.

– Ну вот, молодец! – воскликнула Настя, толкая Володю в плечо. – Смотг'и, что ты наделал! А если будет пг'ипадок?

Настя повернулась к Маришке и обняла ту за плечи:

– Не слушай его, он с ума сдвинулся.

Но приютская ничего не ответила, всё так же неотрывно таращясь на список, валяющийся на полу.

– Можно нам идти, а? – Настя зло зыркнула на Володю. – Или ты ещё что-нибудь там нашёл?

Но Володя не нашёл больше ничего.

В Анфисиной каморке было полно склянок и трав, но, как приютские уже поняли, она была здесь не только прислугой, но и кем-то заместо лекаря. Так что обилие пузырьков и баночек в её сундуке не казалось чем-то необычным.

У господина учителя было полно бумаг и тетрадей, но нигде в них не обнаружилось ничего подозрительного.

Кухарка делила комнату со своей помощницей, и у обеих пожитков было едва ли больше, чем у самих сирот – только одежда да поварские тетради.

– То-то и оно. – Настя покрепче перехватила Маришкины плечи. – Вег'нул бы ты всё лучше на место, пока он не спохватился. Устг'оят досмотг' и обнаг'ужат у кого-нибудь табак. Вас и без того сейчас все ненавидят.

Настя взяла Маришку под руку и повела ту в комнату, шагая своей пружинистой, весёлой походкой. А Володя остался стоять в пустой комнате, раздосадованный и растерянный.

Вот таким были они – странные вести сегодняшнего утра. Вести, заставившие Маришку собирать вещи, только она очутилась в комнате.

Да что толку.

Теперь, лёжа калачиком на кровати, морщась от боли, всё, что ей оставалось, – тихо плакать. Ведь бежать в таком состоянии она… совсем не могла.

Дверь распахнулась с такой силой, что, ударившись о стену, стала вновь затворяться. Но крепкая, покрытая коричневыми пятнами рука удержала её открытой. На пороге стояла служанка. Маришка глядела на неё из-под опущенных ресниц, всё ещё с силой сжимая коленями подушку.

– Ты, чай, особенная какая? – Анфиса вошла в комнату, уперев руки в бока. – Спуститься было велено всем!

– Я… – Маришка облизнула пересохшие губы. – Я чувствую себя неважно и…

– Поднимайся, дрянь ты такая! – Анфиса в одно мгновение пересекла комнату и схватила приютскую за предплечье. – Позавчера женские боли, вчера женские боли, сегодня! Нетушки, хватит, голубушка! Належалась!

– Но вчера я работала вместе со всеми…

– Батюшки, та шо ты говоришь! – Анфиса дёрнула её с такой силой, что Маришка свалилась на пол. – Пшла! Пшла, куёлда! Как обжиматься по углам, так женские боли, поди, не мучают!

Маришка всхлипнула, на четвереньках отползая от служанки:

– Пожалуйста, я правда не могу…

– Лгунья! – Анфиса схватила её за шкирку и рывком поставила на ноги. – Женщины веками поля вспахивали, были у них боли али не были! Постыдилась бы! Беспутница!

Она выволокла Маришку в коридор на радость тем немногим, кто ещё только выходил из своих спален.

– По таким, как ты, петля плачет! – шипела служанка, таща её за собой вниз по лестнице. Маришка едва не падала. – Лгунья! Лентяйка! Блудница! Империя так многое вам дала, а ты? Чаго ты можешь взамен-то ей дать, а? Шиш с маслом!

Анфиса втолкнула приютскую в душную обеденную залу. Маришка едва сумела устоять на ногах.

Ржавый запах теперь смешался с рыбной вонью дегтярного мыла.

За служанкой захлопнулась дверь. Глаза всех присутствующих были устремлены на Маришку. Они глядели так, словно это она была источником вони. Тряпки и щётки замерли в воздухе.

Приютская отступила назад и уткнулась спиной в закрытую дверь. Рубцы от розог обожгло.

– Та вы не стесняйтесь, кровавая госпожа, проходите!

Маришка прикрыла глаза.

– Ну чаго ты стоишь истуканом?! – Варвара швырнула к её ногам тряпку. – Принимайся-ка за работу, блудница, чай, не сахарная!

– Ну ей же ду-урно, – протянула Саяра. – Забыла? Каждый раз, поди, дурно, коли отвлекают от ейного ремесла.

Маришка подняла тряпку, пряча слёзы за волосами, занавесившими лицо. А Варвара вдруг быстро приблизилась, захлопала глазами, развела полы платья в стороны да сделала книксен.

– Прошу, помогите нам, госпожа, с этой богомерзкой, грязной работой. Вам ведь… ведь осталось не так уж и долго… – говорила она наигранно-заискивающе. – Скоро достигнете брачного возраста, и больше вам не придётся тряпками-то махать… Я слыхала, в хороших борделях не утомляют ручным трудом… Кроме, конечно…

– Как славно, что матушка делилась с тобою особенностями своего г'емесла, Ваг'ваг'а, – за радугой слёз Маришка и не заметила, как подошла Настя. – Уговаг'ивала пойти её стопами?

Варвара медленно обернулась. А в следующий миг её маленькая ладонь взлетела в воздух, но Настя успела увернуться.

Никто не знал наверняка, кем была Варварина матушка. Но она исправно навещала своих отпрысков в приюте разодетая в дорогие туалеты, приятно пахнущая и невозможно красивая. Разумеется, никто не думал о ней ничего хорошего.

Варвара вывернула руку из Настиных пальцев, перекинула косу через плечо и поспешила к подругам, не удостоив напоследок Маришку и взглядом. Девицы сбились в клубок и зашипели. Наверняка прикидывая, изобретая новые решения, как посильнее задеть неугодную «Мокошину изменницу».

Насладившись зрелищем, приютские поспешили воротиться к работе. С губ их слетали смешки и сквернословие – недостаточно громко, чтобы посчитать их призывом к драке. Но достаточно, чтобы Маришка расслышала.

Настя потянула подругу в глубь залы.

– Не обг'ащай внимания, на самом деле сейчас всем куда интег'еснее Александг'.

Маришка её не слушала. Это вообще не имело значения. Пусть Варвара хоть изойдётся ядом, какая разница, ежели Анфиса с Терентием скоро скормят их всех злосчастному дому?

Она молча принялась за работу, задерживая дыхание настолько, насколько возможно, чтобы не чувствовать, как металлическая вонь мешается с вонью дегтярного мыла. Если что-то в этом мире могло быть тошнотворнее этого запаха – Маришке о том не было известно.

Она пыталась придумать, как и когда ей уйти. Одной, вероятно, всё же одной…

Живот всё ещё тянуло. Но приступы боли становились короче, а перерывы между ними – длиннее. И только лишь слабость, опустившаяся на Маришку ещё за завтраком, всё никак не отступала.

Маришка сидела на корточках, еле-еле шлёпая тряпкой по бурым разводам на паркете. Сил совсем не осталось. Пол качался перед глазами.

– Эге-ей, голубка, не отлынивай!

– Она скорее тут сама всё обляпает, чем уберёт.

Маришкиных сил не хватало даже на то, чтобы огрызнуться в ответ. Да и зачем?

– За собой бы лучше смотг'ели! – вступилась за неё Настя.

Подружке от нападок Маришку уже было не спасти.