Ропот упомянул про жертву. Вероятно, не сама жертва может воспрянуть и устроить показательный поединок с дьяволицей — ей жертвуют, значит, наносят ущерб. Тогда кто?

Тогда тот, во имя кого эта жертва приносится.

Велиал! Подумал я и тотчас же схватился руками за виски. Не хотелось, чтобы кто-то еще подслушал мои мысли.

Мне всегда казалось очень подозрительным, как старый, можно сказать — изначальный — бес легко поддался только что попавшим в преисподнюю людям, ошеломленным и растерянным. И Макс, и Илейка действовали необдуманно, на основании своих рефлексов, какие бы они хорошие ни были. Но Велиал сидел в засаде и был готов напасть, чтобы победить. Фактор внезапности никогда не работает на тех, против кого он задуман.

Что, если таким вот образом старый бес просто принес себя в жертву? Кому? Максу, Тойво и Илейке? Так они были, скорее, орудием, нежели тем, во имя кого. Душам викингов? Так они получили волшебную ость, которая помогла избежать очень многих проблем.

Я мгновенно вспотел и посмотрел в глаза Илейке, как самому мудрому среди оказавшихся тут людей. Илейка в ответ посмотрел сквозь меня. Я перевел взгляд на Тойво, как на самого разумного. Тойво посмотрел сквозь меня. Я повернулся к Охвену, как к самому опытному среди мертвецов. Охвен ответил мне взглядом в никуда. Я взглянул на Мортена, как на самого решительного мертвеца. И он не видел меня.

Смотреть на Лилит мне было противно. А на Ропота — не хотелось.

Тогда я заглянул себе в душу.

Как обычно, когда я дрался, или когда менты били меня, или когда таможенники воровали мое добро, страха не было. Была неловкость перед теми, кто мог увидать мои действия, не солидные, в общем-то, для моего возраста. Пожалуй, только этим мои чувства и ограничивались.

Бить Лилит ее же оружием я не мог. Во-первых, я не знал такого оружия. Во-вторых, чтобы хоть как-то с ней сравняться мне понадобилось бы миллионы лет тренировок. Задавить ее интеллектом? Ну, может, интеллектом я не обделен, но он не настолько грозен и тяжел, чтобы справиться с привыкшей слушать лишь себя одну сукой.

Многие колоссы пали от всякой чепухи. Ахилла ткнули булавкой в ахиллесову пяту. Царевна укололась веретеном. Пьера Ришара чуть не укололи зонтиком. Укол, конечно, годится, если под рукой нету базуки. Да и базукой с Лилит не справится. Вон, она оклемалась как-то после Огня гнева Господа.

Дай мне булавку, — прошипел я Ропоту.

Какую? — удивился он.

Ту самую, что у Прыгунов отжал, — не шевеля губами продолжал шепелявить я.

Ах, эту! — догадался бес. — Ну, держи.

Он вытащил из-под мышки совсем небольших размеров булавку, может быть, золотую, и бросил ее мне. Она летела, почти невидимая перед лицами недоумевавших душ и людей, а я подумал, что эта булавка — очень даже та булавка! С историей и продолжением! Может, Аполлон ею одежду свою закалывал. Все может быть.

Что?! — удивилась и возмутилась Лилит.

А вот то! — сказал я, поймал булавку и подпрыгнул вверх.

Я не всегда имею обыкновение прыгать на месте с такими вот вещами в руке. Разве что только тогда, когда намерен воткнуть их в самую макушку черепа, откуда расходились мириады щупалец, связывающих Самозванца со своими адептами, живыми и мертвыми.

Булавка воткнулась и легко прошла сквозь кость.

Эпилог

За окном уже порядочно рассвело. Чай мой изрядно остыл. Я удрученно продолжал сидеть возле стола. Порядочно, изрядно, удрученно — а время-то куда подевалось? Голова была пустой, и в ней роились наречия.

Ты чего так рано? — спросила жена, входя в кухню. За ней следом, важно ступая, прошел кот. Они по утрам так всегда ходят. — Ох, а запах-то! С улицы нагнало? Словно шерсть жгли.

Она подошла к приоткрытому в режиме микропроветривания окну и удивленно нахмурилась: с улицы несло свежестью раннего июльского утра.

Я тоже почувствовал запах. Это были «женские духи Лилит».

Кот чихнул и попятился вон из кухни.

Это от меня так пахнет, — сказал я.

Жена принюхалась к моим волосам и долго после этого кашляла.

В душ немедленно, — сказала она. — Потом разберемся, что это ты тут делал.

Лучше брошусь в озеро Онегу, — ответил я и добавил, понизив голос. — Оно хоть и не Озеро Слез, но дурной запах отбивает напрочь.

Вода была холодной, но больная нога сразу же перестала быть таковой, и я поплыл безумным стилем баттерфляй вдоль полоски пляжа. Купаться здесь, как обычно для современной Россиянии, было запрещено, могли нагрянуть менты с кипами «административок», но я надеялся, что столь ранним утром они этим заниматься не захотят.

Память осторожно приоткрыла события минувшей ночи.

Булавка Аполлона, словно золотой гвоздь поблескивала в макушке, а Лилит заволновалась. Что-то не то стало твориться с ее обычным состоянием, что-то отличное и неприемлемое. Наверно, голова заболела. «Будто гвоздь воткнули». Бывает.

В этом и был мой замысел. Если есть «булавка судьбы», почему бы ей не воспользоваться. Гарри Потер отдыхает. Плагиатор Емец — тем более.

Велиал принес себя в жертву ради меня.

Отвлеченная на свои внутренние проблемы, Лилит перестала контролировать ближайший круг. А круг этот угрожающе зашевелился.

Самым резвым оказался Илейка. Когда другие лишь начали еле поднимать руки, он сделал несколько твердых шагов в стиле статуи Командора.

Ты чего это? — спросила Лилит, все еще в полном неверии, что может что-то случиться.

А того! — сказал он. — Ты давай не безобразничай.

Потом схватил ее одной рукой за шею, а другой, просунув пальцы под нижнюю челюсть, оторвал голову одним движением.

— Ну, вот, а я только позабавиться собралась, — сказала голова, а туловище начало неуклюже метаться по черепу из стороны в сторону.

Люди и души уворачивались, словно бы в игре в жмурки. Только Ропот стеснительно отошел к ливу. Он ткнул пальцем чуть ли не в нос дьяволице и спросил:

А можно мне эту штуку? Я из нее погремушку сделаю.

Попрошу без фамильярностей, — сказала голова.

Тем временем с черепом-узилищем, тоже произошли изменения. Он опять развернулся, вытолкнув наружу всех, кто был внутри, и сделался прежним полуобгоревшим на теле, истерзанном огнем, за толстой ледяной стеной.

Через коридор, по колено в воде, к ним пришел Вельзевул.

Там эти черные — все разбежались, — сказал он. — Сделали что-нибудь?

Это не мы, — честно за всех признался Охвен.

Я ей только голову оторвал, — проговорил Илейка, подавая ее за волосы Светлому. Глава молчала, сделавшись, вдруг, совершенно безжизненной.

Ну, потерей головы тут никого не удивить, —