— Будь он проклят, я действительно люблю его. Я никогда не увиливаю — вы знаете, как я ненавижу уклончивость.

— О да, — захихикала Мадлен.

— Да. Я его люблю. Но говорю об этом вам, а не ему, потому что этот проклятый мужлан не задерживается в доме даже настолько, чтобы я успела сказать ему эти три слова. А постель не считается настоящим разговором.

Каждую ночь она писала свое признание пальцем на его груди, но не могла произнести это вслух — не могла, потому что не знала, примет ли он ее признание или швырнет ей обратно в лицо. Эмили поддалась отчаянному желанию зашагать и вскочила на ноги от ярости своей речи. Личная гостиная Элли была слишком маленькой, чтобы мерить ее шагами, и Эмили закружила между креслами, как хищник по клетке.

— А она в плохом состоянии, — заметила Элли.

Мадлен отпила чаю.

— Она справится, я уверена. У нее для всего есть план. Что ты на этот раз планируешь, Милли?

Эмили замерла между стулом Мадлен и шезлонгом Элли. Ей пришлось схватиться за спинку стула, чтобы удержать себя от метаний.

Мадлен знала ее лучше всех на свете — лучше, чем когда-либо узнает ее муж, если продолжит избегать ее при свете дня. И Мадлен была свидетельницей всех ее интриг. Неудивительно, что она фыркнула, когда Эмили прошептала:

— Плана нет. У меня нет плана.

— Но у тебя должен быть план, — настаивала Мадлен. — Какой? Собираешься флиртовать с другими на званом обеде? Или откажешься от секса, как гречанка Лисистрата?

— Или используешь медленный яд, как флорентийские жены? — предположила Элли.

Эмили и Мадлен уставились на нее с изумлением.

— Что, вы никогда не думали о яде? — спросила Элли. — Ответственно заявляю, что если Ник вдруг решит вернуться, ему понадобится нанимать дегустатора.

Эмили рассмеялась.

— Я бы его пожалела, если бы не знала, что он заслужил свою участь.

— Хотя, если я доберусь до Ника, мне не хватит терпения для отравы, — зарычала Элли, но, несмотря на шутку, в ее голубых глазах была боль. Эмили наклонилась к ней и сжала плечо подруги в молчаливом выражении симпатии. Бывший любовник Элли был кузеном и наследником ее погибшего мужа, и — как подозревала Эмили, — если он когда-нибудь решит вернуться и заявить о своих правах, их битва с Элли прославится на века.

Элли отодвинулась от ее руки.

— Значит, и Карнэч обойдется без яда. Так что же ты сделаешь?

Эмили без сил опустилась на стул.

— Не знаю. Ненавижу такое свое состояние, но все же Великая Эмили Стонтон, выдающаяся интриганка, пала к ногам обычного мужчины.

— Что ж, по крайней мере, гордыня осталась при ней, — заметила Мадлен.

— Осторожнее, Эмили, — сказала Элли, забирая у Эмили чашку, чтобы долить горячего чаю. — Подобные настроения способны привести к тому, что все лондонские борцы за права женщин начнут обивать твой порог.

— Малкольму это не понравится. Он разрешил мне писать лишь при условии, что я не стану причиной скандала — представьте, что с ним случится, когда я соберу полную гостиную радикалов.

Она захихикала от такой мысли, но подруги заметили в ее словах напряжение.

— Ты сказала ему о своем писательстве? — требовательно спросила Мадлен.

Эмили приняла свою чашку от Элли.

— Да. Еще до отъезда из Шотландии.

— И он одобрил?

— Он сказал, что упражнения в поэзии кажутся ему вполне пристойным занятием, — Эмили нарочито скопировала его презрительный тон.

Элли подавила смешок.

— Тебе, наверное, хотелось его заколоть.

— И я даже попыталась, — продолжила Эмили, думая о том двуручном мече, который стянула тогда со стены в башне. Но мысли переметнулись к любовной игре на том каменном полу…

Ей удалось справиться с румянцем до того, как подруги его заметили.

— Он сказал, что я могу писать, пока мое писательство не приводит к скандалу. И я собираюсь поймать его на слове.

Мадлен прищурилась.

— Ты сказала ему, что хочешь писать? Или сказала о том, что ты уже написала? И что твоя книга стала сенсацией этой весны?

Эмили отмахнулась и слегка подула на слишком горячий чай.

— Он не спросил. И если ему удобнее считать, что я сочиняю поэмы в то время, как он бросает меня в одиночестве, пусть радуется своим размышлениям.

— Он может со временем выяснить это, — предупредила Мадлен.

— Нет. Не сможет. Нет ни намека даже на слухи обо мне.

— Так ты собираешься держать его в неведении о том, что написала самый популярный готический роман нашего времени, и игнорировать то, что ты в него влюблена? — спросила Элли.

Эмили поморщилась.

Элли захлопала в ладоши.

— О, это будет забавно. Если он не раскроет тебя к Рождеству, пообещай, что пригласишь меня к вам в Шотландию. Не хочу пропускать это зрелище.

Эмили бросила в нее подушку.

— Помощи от тебя никакой. И зачем только мы пригласили тебя в свой клуб.

— Если попытаешься исключить Элли, тебе попросту не хватит голосов, — сказала Мадлен. — Мы с Фергюсоном тоже приедем в Шотландию. Звучит как лучшая вечеринка, на которую меня приглашали!

— Это так нечестно… ты так уверена в том, что Фергюсон отправится туда, куда хочешь ты, — сказала Эмили, отбирая у Элли подушку и подкладывая ее себе под спину. — В этом и проблема с Малкольмом. С тех пор как он решил, что пришла пора занять свое место в палате лордов, он в основном избегает меня. И даже сказал, что я для него лишь помеха.

— Хотя он и хорош в постели, он все же болван, не так ли? — спросила Мадлен. — Я уверена, Фергюсон в основном думает об этом так же, но он слишком умен, чтобы сказать мне.

— Но Фергюсон не настолько одержим своим долгом и не игнорирует все остальное, — сказала Эмили. — Я всего лишь хочу быть уверена, что, если появится выбор между мной и его владениями, Малкольм не пожертвует мной ради своего проклятого замка.

— Я могу написать с него Агамемнона, — мечтательно протянула Элли, глядя куда-то в неведомую даль. — А тебя Ифигенией, ожидающей принесения в жертву.

Эмили снова швырнула в нее подушкой.

— Никаких картин. И никаких смертей, особенно с Малкольмом в роли отца, готового принести в жертву собственную дочь. Я слишком нервничаю, я знаю. И должна бы радоваться, что он оставляет мне целые дни одиночества. Но все же…

Она осеклась. Элли убрала от нее подушку, очевидно, волнуясь за свой фарфор. Подруги молчали, Эмили изучала содержимое своей чашки.

Но все же ей хотелось почувствовать, что она важна для него.