сейчас вижу вас! Было это лет шесть назад. Я тогда плавал рулевым на бриге «Джон Справедливый». Шли в Северном море из Копенгагена в Ньюкасл. Стою у штурвала собачью вахту[93]. Тьма тьмущая, ни черта не видно… Волны бьют и кидают судно из стороны в сторону, а с неба сыплется мокрый и липкий снег. Ну вот, я смотрю вперед по курсу — и вижу: на шпиле сидит этакое невеликое существо с садового гнома. В матросской робе, в зюйдвестке. Волосы и борода белые, а лицо красное… Что за чертовщина? Я протер глаза: думаю, померещилось. Опять гляжу в нос — сидит! И рукой мне влево показывает… У меня душа в пятки. А он все машет и машет рукой влево. Ну, думаю, уж не сбились ли мы с курса? Видимости никакой! Глянул на компас — так и есть. Заводит бриг вправо. А там отмель была, банка… Ну, я, конечно, сразу повернул штурвал, взял левее румбов пять. Снова поглядел в нос — а его нет. Исчез!

Матросы слушали норвежца и только головами качали да удивлялись.

Лекарь совершал свой ежедневный обход, проверял, чисто ли в кубрике и проветривается ли он. Он всеми силами старался пресечь распространение болезни, давал морякам разные советы. Всем членам экипажа ежедневно выдавали перед обедом порцию рома, единственное, по мнению боцмана Ли, надежное средство против лихорадки.

Не привыкший к спиртному, Егор не верил в целительные свойства этого напитка и отдавал свою манерку Майклу. Тот охотно принимал дар.

Испанец не устоял против болезни. Уже несколько дней он метался в жару и бредил. В лазарете мест не было, и он лежал на своей койке в нижнем углу, у входа в кубрик. Майкл подходил к нему, садился на табурет и долго сидел молча, ожидая, когда больной очнется. Странная дружба связывала этих моряков. Егору было непонятно, почему Майкл и испанец, которого звали Педро, сильно повздорив и подравшись тогда в Лондоне, были неразлучны, словно закадычные друзья.

Когда Педро приходил в себя, Майкл давал ему воды, заботливо подтыкал одеяло и спрашивал:

— Ну как, тебе не стало легче?

Испанец отрицательно поводил головой. Он осунулся, продолговатое лицо стало еще более длинным, подбородок заострился, глаза горели нездоровым блеском.

Сочувствуя испанцу, к койке больного подходил и Егор и спрашивал, не требуется ли его помощи. «Хоть бы он поправился поскорее!» — думал Егор.

В минуту просветления испанец пожаловался:

— Санта Мария! Неужели мне погибать у этих африканских берегов? Неужели я не увижу больше свою родную Андалусию?

— Успокойся, — сказал Майкл. — Не все погибают от лихорадки. Доктор тебя поставит на ноги.

— Поставит! — слабо усмехнулся Педро. — Уже двух мертвецов поставили в… море… Так будет и со мной.

Испанец не преувеличивал. Двое матросов умерли от лихорадки, их опустили за борт, завернув в парусину и привязав к ногам чугунные ядра.

— Не трусь. Будь мужчиной! — советовал Майкл.

Но испанец умер. С ним поступили так, как он и предчувствовал. Майкл, Егор и еще два матроса вынесли его труп, завернутый в старую парусину, на палубу и положили на широкую доску. Майкл привязал к ногам покойника чугунное ядро в сетке. Один конец доски положили на планширь[94], другой тихонько приподняли, и тело моряка соскользнуло с доски в океан…

Все постояли молча с непокрытыми головами и так же молча вернулись в кубрик.

Майкл долго сидел, сгорбясь и опершись локтями о колени. Егор лег на койку, спрятав лицо в подушку. «Был человек, и нет его, — думал он. — И кто он такой, как жил, о чем мечтал, я ничего не знаю…»

Ему вдруг стало холодно, и он с беспокойством подумал: «Уж не заболел ли?» Тяжелым косматым медведем навалился на него страх… Он забрался под одеяло и долго не мог согреться, хотя в кубрике было жарко.

Потом Егор уснул и проспал долго. А когда проснулся, то почувствовал себя здоровым, и ему захотелось есть. «Слава богу, кажись, пронесло!» — подумал он с облегчением.

Утром на палубе раздались свистки боцманской дудки и команда:

— Все наверх!

Егор торопливо сошел с койки и бегом бросился на палубу.

Дождь прекратился. На востоке среди лохматых, словно оборванных облаков низко над горизонтом ослепительно блеснуло раннее солнце. О борта клипера непривычно весело плескались волны. Ветер развевал вымпел на мачте. На мостике капитан Кинг радостно командовал:

— Марсовые на марс, марсель ставить! На брамсель! Отдавай! Брам-шкоты тянуть!

Матросы с небывалым проворством работали с парусами. Через несколько минут клипер вступил под паруса и, направляемый опытной рукой рулевого, снова заскользил по гребням волн.

В первых числах сентября, пройдя остров Сан-Паулу, пересекли экватор.

Какими бы ни были трудными условия плавания, сколько бы корабль ни дрейфовал, сколько бы жары, дождей и гроз ни обрушивалось на него с небес, широко раскинувшихся над неукротимым океаном, ни одно судно, переходящее экватор, не могло отступить от древней традиции.

«У иностранных мореплавателей есть обыкновение совершать при переходе через экватор некоторый смешной обряд, издавна введенный и по сие время наблюдаемый на английских, французских и голландских судах, — писал в своем дневнике русский мореплаватель Василий Головнин. — Оный состоит в том, что все те, которые в первый раз проходят экватор, должны богу морей (коего обыкновенное местопребывание полагать должно на самой границе северного и южного полушария) приносить некоторую дань, обмывшись прежде в морской воде.

На английских военных кораблях обряд сей иногда отправляется с большой церемонией и парадом, к которому за несколько дней начинают приготовляться».

«Поймай ветер» не был военным кораблем, но разве мог капитан Кинг отступить от этой традиции!

О церемонии на экваторе Егор слыхивал от Акиндина. Тот весьма живо рассказывал, как моряки встречали Нептуна, отвечали на его вопросы, а потом принимали обряд купания. Но рассказы рассказами, а увидеть своими глазами праздник Нептуна — дело другое.

Когда клипер перед вечером приблизился к нулевой параллели, все матросы высыпали на палубу. Из фор-люка вышли ряженые: долгобородый Нептун с трезубцем в мишурной блестящей короне, его «супруга» Амфитридита с распущенными льняными волосами, тоже в короне, в длинной белой ночной рубашке, из-под которой виднелись волосатые сильные икры дюжего матроса. Вместе с ними взошел на бак их «сын» Тритон, облаченный в зеленоватый чешуйчатый наряд. Их сопровождала свита из нескольких полуголых, разрисованных татуировкой моряков.

Егор, усиленно работая локтями, пробился сквозь толпу поближе к процессии.

На баке Нептун с завидной ловкостью, закинув бороду на плечо, спустился с носа корабля по канату почти к самой воде и крикнул в