Священник нас увидел и спросил, кто мы. Тогда я обратился к нему, как к духовному лицу, по-латыни, дал отчёт во всех делах, сказал о письмах, которые забрали у меня в коробке. Священник спрашивает, кто их взял.

— Они у хозяйки, — отвечал я.

Ксендз пошёл к ней, и она показала всё, как нашла. Ксендз посмотрел на них, а также и на печати, позвал к себе старшего и напал на него, как он посмел таких путников схватить и нападать на них. Затем, взяв нас и бумаги для более тщательного расследования, он поехал с нами назад в Гранаду.

Там он наверняка уж получил определённые сведения от капитана и других городских начальников, которые меня знали. Сразу послали в ту деревню за холопами, приказали нескольких поймать, все вещи вернуть мне, и даже хотели наказать смертью тех разбойников, что, наверное, сделали бы, если бы я их обвинил. Но какая была бы мне от этого польза?

Не теряя времени, причинённый мне вред и обиду я снова описал ксендзу Дунину Петру Вольскому, который был в то время послом в Мадриде.

Я уже столько страха натерпелся в этой испанской земле, что, конечно, хотел из неё как можно быстрей сбежать. После третьего ночлега от Гранады, в земле мавританской, по дороге к Севилье, я отправил вперёд слуг, которым приказал поспешить, потому что очень торопился и не хотел задерживаться в пути. Из них один вёл мула с поклажей и едой, потому что там мы попали в такой край, где если бы мы чего с собой не привезли, того бы не достали. Есть было нечего. Нам попались две дороги: одна налево, другая направо; мои слуги поехали налево, а я, не зная об этом, отправился направо, проехав хорошую дорогу. Я ехал на муле, потом зашло солнце, смеркалось. Почти через час я наткнулся на одну халупу, в которой нашёл только старую бабу.

А была эта хоромина расположена в горах и густых зарослях, в уединении и пустоши. Я начал расспрашивать бабу о дороге и постоялом дворе, та начала мне что-то рассказывать и показывать, но то ли из-за странного удобства, то ли по причине языка этого края, закрученного по-холопски, я не мог её понять. Увидев, что с ночлегом трудно, и людей моих нет, я хотел вывезти мула и ехать дальше, но из халупы на меня нападают несколько збиров, берут меня под руки, один схватил мула, другие впихивают в избу. Я стал сопротивляться, они ощупывают мне бока и то, что находят при мне, забирают. Один схватил кошелёк с деньгами (потому что часть их была со мной), другой — шапку с пряжкой, третий — кинжал и шпагу; более того, и кольца, которые у меня были на пальцах и в карманах, которые дали мне товарищи и добрые приятели, паны и императорские придворные, отобрали.

Так что я остался в одном обычном кабацике, к которому они также уже начали очень красноречиво привязываться, как бы его содрать с меня. Я хочу выйти из избы к мулу — двое идут за мной и следят, не давая ступить ни шагу. Я навёрстываю фантазией, но меня охватил страх, потому что я был у них в руках, как у палачей, пустыня большая, дорожка, по которой никто не ездил, никакой надежды на подкрепление; я уже догадался, что слуги, должно быть, поехали по другой дороге.

Затем я смотрю через дверь той комнаты, за ней вижу другую комнатку, выхожу туда, а один из этих негодяев идёт следом за мной. Нет возможности. Я взял вязанку соломы, которая лежала там на полу, будто хотел лечь спать (потому что уже была глубокая ночь), а того, что шёл за мной, я просил принести воды. Он вышел, а, выходя, закрыл за собой дверь, я её сразу подпёр колом, который был под рукой, а сам начал искать, как бы там сбежать. Там было небольшое окошко в лес, но оно было высоко в стене, до него было не достать. К счастью, какой-то камень лежал под ним близко, я подкатил его, подтянулся, пробую вылезти.

Трудно. Высовываю руку, потом голову, и, едва протиснвшись через окно, я упал на двор и побежал в заросли. Там мне дорогу перегородила речка. Вхожу в воду по пояс. Это была речка, как это не редкость в этой стране, в окружении скал, что нагнулись над ней в разные стороны. Озираюсь по сторонам, куда там можно спрятаться. Бог дал мне разглядеть отверстие в скале над водой, которое было недоступно, только через неё. Я как можно скорей туда влез, сжавшись и согнувшись.

Не прошло и четверти часа, слышу звук голосов у берега за собой, начинаю невольно дрожать от страха и холода, потому что был без всякого оружия. Вижу свет, падающий на воду, и те збиры с факелами идут следом и ищут меня.

Думаю: „Боже, как ты спасал меня не первый раз, спаси и теперь!“

Я начал молиться про себя. И так, по Божьему предопределению, поискав меня какое-то время, они ушли снова. Только тут я явно убедился, что речь была о моей жизни.

Было уже далеко за полночь, я начал вылезать из моей дыры назад, и побежал по дороге, откуда приехал. Луна светила ясно, я был вынужден пробираться кустами, чтобы погоня меня не увидела; уже поздно ночью, ближе к утру, я увидел на дороге кавалькаду из нескольких всадников на лошадях и на мулах, колясок и людей, которые, встав рано утром, выбрались в дорогу. Я, торопясь, выхожу к ним, а какой-то дворянин с женой зовёт меня.

Я к нему. Он спрашивает меня, почему моя одежда так разодрана. Я начинаю ему рассказывать моё приключение и давать обо всём отчёт. Тот дворянин дал мне сразу коня, ссадив своего слугу, и мы вместе поехали в ту халупу. По дороге мы вступили в деревню, которая была неподалёку в горах, дабы взять с собой людей для поимки разбойников, но, прибыв на место, мы уже никого в ней не застали, кроме той бабы, которую забрали с собой».[3]

— Что? Уже конец? — спросил светловолосый.

— Конец.

— А я бы до вечера слушал.

Двое пишущих пожали плечами.

— Жаль, что меня там с ним быть не мог!

— Чтобы утонуть, как Целиуш?

— Я не дался бы воде, я лёгкий.

— Потому что должен висеть…

Все начали сильно смеяться, когда затем дверь отворилась и в залу вошли две особы.