— Разве он не сидел, как мы, за столом канцелярии?

— Э, немного. Ничего не умел, ничего не делал, едва немного испачкался латынью, а так его все почитали, так ему на свете хорошо было! Даже после смерти пользуется славой.

— Была бы у тебя голова пана Рея! — сказал тот, который писал.

— Плохо, что голов ни за какие деньги не достать!

Все снова засмеялись, потому что было видно, что светловолосый справлял в канцелярии должность весельчака.

— А впрочем, — прибавил он, — старость всегда немного стоит, хотя бы её искупить, не великая жалость; если растратить молодость, то её всю жизнь не оплачешь. Нашу красивую жизнь за решёткой можно сравнить с жизнью телят в загоне, мы привязаны к столику, как к кормушке!

— А почему не уйдёшь, раз тебе плохо?

— Хороший совет, жаль, что я его не послушаю. Для жака я слишком стар, для пастора слишком молод, для…

— Вот, сидел бы и писал, — прервал другой переписчик, — а то и нам мешаешь, сверлишь уши своей болтовнёй и сам время напрасно теряешь.

— Приятель, — улыбаясь, сказал ему светловолосый, — не будь таким порывистым. Чем тебе нравится латынь архиепископа Уханьского, письма кардинала Коммендони и универсалы, которые переписываешь? Не говори мне, что только ими жить и дышать можно. Я, по крайней мере, предпочитаю прогулку на Кремионки, у Вислы, самой помпезной кардинальской речи, приводящей к войне с Турцией.

Пишущий наклонил голову и, ничего не ответив, скоблил дальше по желтоватой бумаге. Другие только поглядели на него и оставили в покое.

— Слушай, Бонар, — сказал светловолосый, сидя на подоконнике. — Пойдём на рынок!

— Зачем?

— Проветриться, а если удалось бы с кем-нибудь подраться, то немного бы размялись. У меня руки онемели от писанины. Мне ещё дали такое неразборчивое письмо, чтобы переписать в книгу.

— Какое письмо?

— Епископа Куявского к епископу Краковскому. А тебе?

— Я переписываю новости из Валахии, из канцелярии пана Лаского.

— Ещё думают, что это весёлое развлечение, — воскликнул светловолосый. — Слушай, Бонар, пойдём на рынок.

— А если придёт Дылды?

Дылдой называли старшего, который был сухой, длинный и молчаливый, лицо же было немного деревянного цвета.

— Товарищи по своей милости скажут, что нас кто-нибудь послал.

— По крайней мере не я.

— И ни я, — сказал тот, что писал.

— Им во что бы то ни стало хочется стать краковскими канониками! — сказал светловолосый.

Трудолюбивые ничего не отвечали.

— Идёшь, Бонар?

— Мне чего-то страшно, отложим на потом, а то ещё выгонят.

— Чего ты боишься? — запел светловолосый. — Пусть я, злосчастный бедняк, взятый из милосердия, которого могут ногами вытолкать, но ты родственник воеводы. Если бы я был тобой, я бы ничего не делал, только бегал по рынку, валял дурака и раз в день заявлялся бы сюда, чтобы показать зубы Дылде.

— Ты даёшь прекрасные уроки, — отозвалось несколько.

Юноша начал петь известную в то время песенку:

Шесть дней с удовольствием продаю,

Седьмой дьяволу отдаю.

— Ты извлёк пользу с переписывания, — сказал один.

— Как?

— Потому что ни откуда-нибудь, только из письма пана Ореховского ты узнал об этой песенке. Правда?

— Правда, и не имел покоя, пока её не выучил.

— От кого?

— От кого! Кто же такие мастера на песенки, как не жаки! Прочитав у Ореховского первые два стиха, я ходил с грошём в руке от жака к жаку, спрашивая, кто научит меня песенке. Пока не наткнулся на своего.

— Правда, было за что платить.

— Разве нет? Отличная песенка. Предпочитаю её песням Кохановского.

— Зачем Дылда пошёл к воеводе?

— Кто его знает! Отнёс два письма переписать, одно к пану Николаю Мнишку, другое к референдарию.

— Говорят, — прервал третий сбоку, — что у нас появится товарищ.

— Какой? Что? В самом деле? — слетая с подоконника закричал светловолосый. — Вот это для меня новость! Дай тебя поцелую!

И, взяв в руки голову сказавшего, он на полном серьёзе громко поцеловал её.

— По крайней мере тучи у нас немного рассеются! Вот поиздеваемся над новичком, вот состряпаем шутку. Я первый.

— Во-первых, — прервал тот, которого поцеловали, — что шутить над ним нельзя будет, потому что это не такой шалопай, как ты.

— Гм! А что, королевский сын?

— Почти в цель попал!

— Ха! Ха! Объясни мне эту загадку.

— Разные разности болтают. Но это князь, зовут Сломецким, или Соломецким, или чёрт его знает как, потому что с Руси.

— Соломерецкий, — поправил другой.

— Отличная фамилия для того, чтобы её вывернуть, — добросил светловолосый. — Буду всегда о нём помнить. Шломецкий, Сломецкий, Сломковский и т. д. Но каким же образом он относится к его величеству королю?

— Это сказки, но всегда они есть.

— Его пани мать очень похожа на королеву Барбару.

— А, я понимаю.

— И она была при дворе покойной королевы-матери.

— Ещё лучше понимаю.

— И дядя ребёнка не хочет признать его племянником. Я слышал даже, что он очень хочет голову ему свернуть.

— Хорошо, будем пугать его паном дядей.

— Такого бедолагу? — спросил другой. — Ведь он недавно ещё был жачком и попрошайничал хлеб на улицах.

— А это как?

— А это так, что мать, должно быть, его выслала, бросила, отреклась, чтобы постоянно нападающий на него дядя оставил его в покое.

— О, глядите, суровый дядя!

— Приятель Зборовских, этого достаточно.

— Зборовчик! Я понимаю, почему воевода берёт мальчика под свою руку.

— Но и тут в Кракове настигли бедного князика и схватили.

— Он чудом ускользнул.

— Мне любопытно его увидеть, этого жачка-князя! Кто знает, может, и не будем его преследовать. Так, только немного, поначалу. Он должен рассказать всю свою историю, потому что я ужасно любопытен.

— Тебя она интересует?

— Интересные истории я слушал бы всю ночь. Но у нас с ними проблема.

— Почему проблема? — прервал тот, который писал. — Если бы ты хотел читать, нашёл бы их достаточно.

— Где?

— В хрониках.

— Это прекрасная история! Как король к королю посылал, король с королём бился, король королю дал дочку, взял кусок страны. Речи, над которыми нужно зевать до вывиха челюсти, письма, полные политики, и такие холодные, что, взяв их, пальцы мёрзнут.

— А ты читал историю пана Тенчинского в Испании, которую вчера Бонар переписывал?

— Нет! Но я не любопытен.

— Ведь от неё волосы на голове встают… как его хотели убить.

— В самом деле?

— Вот послушай, если угодно. Прочитаю тебе.

И, взяв со стола книгу, один из молодых людей сел с ней у окна, остальные вокруг, а светловолосый, прицепившись за железную решётку, склонился на двор.

IV

Ян из Тенчина в Испании

— Вы знаете, господа, — обратился читающий к своим слушателям, —