Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— И мне никак не измениться? — спросила я.
Бесхитростно улыбнувшись мне, Билл ответил:
— Меня это не заботит. У меня есть то, что я хочу. У меня есть это. — Он осторожно протянул мне сорванный гриб, обыкновенный безвредный гриб. — Это мое тело, — объявил он, — и это моя кровь. Ешь, пей и обретешь ты жизнь вечную.
Я наклонилась и сказала, прямо ему в ухо, чтобы только он слышал меня:
— Я буду бороться, чтобы ты снова был в порядке, Билл Лундборг. Чинил автомобили, красил их и занимался другими реальными вещами. Я увижу тебя, каким ты был. Я не сдамся. Ты снова вспомнишь землю. Ты слышишь меня? Ты понимаешь?
Билл, не глядя на меня, прошептал:
— «Я есмь истинная виноградная Лоза, а Отец Мой — Виноградарь; Всякую у Меня ветвь, не приносящую плода, Он отсекает; и всякую…»
— Нет, ты человек, который красит автомобили и чинит коробки передач, и я заставлю тебя вспомнить это. Настанет время, когда ты покинешь эту больницу. Я буду ждать тебя, Билл Лундборг.
Я поцеловала его в висок. Он поднял руку утереться, как ребенок вытирает поцелуй, рассеянно, без всякого намерения или осмысления.
— «Я есмь воскресение и жизнь».
— Увидимся снова, Билл, — сказала я и пошла прочь.
B следующий раз, когда я была на семинаре Эдгара Бэрфута, он заметил отсутствие Билла и после лекции спросил меня о нем.
— Снова под наблюдением, — ответила я.
— Пойдем со мной.
Бэрфут повел меня из лекционной комнаты в гостиную. Я никогда не была там прежде и не без удивления обнаружила, что его вкусы тяготеют к искусственно состаренному дубу, нежели к восточному стилю. Он поставил пластинку с игрой на кото, которую я узнала — это моя работа — как редкую пластинку Кимио Ето фирмы «Уорлд-Пасифик». Это издание, отпечатанное в конце пятидесятых для коллекционера стоит многого. Играла «Midori No Аsа», которую Ето сочинил сам. Она очень красива, но звучит совсем не по-японски.
— Я дам вам пятнадцать долларов за эту пластинку, — предложила я.
— Я перепишу ее на кассету для тебя.
— Я хочу пластинку. Саму пластинку. У меня то и дело ее спрашивают. — А сама подумала: и не говори мне, что красота в музыке. Для коллекционеров ценность заключается в самой пластинке. Это не тот вопрос, по которому можно спорить. Я знаю пластинки: это мой бизнес.
— Кофе? — предложил Бэрфут.
Я согласилась на чашечку кофе, и мы вместе с Бэрфутом стали слушать величайшего живого исполнителя на кото.
— Он всегда будет то лежать в больнице, то выходить из нее, как вы понимаете, — сказала я, когда Бэрфут переворачивал пластинку.
— Это что-то еще, в чем ты чувствуешь себя виновной?
— Мне сказали, что это я виновата, но это не так.
— Хорошо, что ты это понимаешь.
— Если кто-то считает, что в него вернулся Тим Арчер, то ему место в больнице.
— И принимать аминазин.
— Сейчас уже галоперидол. Усовершенствование. Новые антипсихотические лекарства более действенны.
— Один из ранних отцов церкви верил в Воскресение, «потому что это невозможно». Не «вопреки тому, что это невозможно», а именно «потому, что это невозможно». Кажется, это был Тертуллиан. Тим как-то рассказывал мне об этом.
— Но насколько это разумно? — спросила я.
— Да не очень. Но я не думаю, что сам Тертуллиан подразумевал разумность.
— Я не знаю никого, кто выжил бы с таким убеждением. Для меня оно отражает всю эту глупую историю: верить во что-то, потому что это невозможно. Я знаю лишь то, что люди сходят с ума, а затем умирают. Сначала безумие, потом смерть.
— Tак ты думаешь, что Билл умрет?
— Нет — ответила я, — потому что я буду ждать, когда он выйдет из больницы. Вместо смерти он получит меня. Что вы об этом думаете?
— Много лучше смерти.
— Значит, вы меня одобряете. В отличие от доктора Билла, который считает, что с моей помощью он угодил в больницу.
— Ты живешь сейчас с кем-нибудь?
— Да нет, в действительности я живу одна.
— Я хотел бы увидеть, как Билл переезжает к тебе жить, когда выйдет из больницы. Не думаю, что он когда-либо жил с женщиной, за исключением своей матери, Кирстен.
— Мне пришлось обдумывать это весьма долго.
— Почему?
— Потому что так я делаю подобные вещи.
— Я не имею в виду ради него.
— Что? — поразилась я.
— Ради тебя. Таким образом ты выяснишь, действительно ли это Тим. На твой вопрос будет дан ответ.
— У меня нет вопроса. Я знаю.
— Прими Билла, пусть он поживет с тобой. Заботься о нем. И, быть может, ты обнаружишь, что заботишься о Тиме, в самом настоящем смысле. Что, как я думаю, ты делала всегда или же хотела делать. Или, если не делала, то должна была делать. Он крайне беспомощен.
— Билл? Тим?
— Человек в больнице. О котором ты беспокоишься. Твоя последняя связь с другими людьми.
— У меня есть друзья. У меня есть младший брат. Персонал в магазине… и мои покупатели.
— И у тебя есть я, — сказал Бэрфут.
Помолчав, я кивнула:
— И вы тоже, да.
— Предположим, я сказал, что думаю, что это может быть Тим. Тим действительно вернулся.
— Что ж, тогда я перестану посещать ваши семинары.
Он внимательно посмотрел на меня.
— Я серьезно, — подтвердила я.
— Тобой не так-то легко помыкать.
— Не очень. Я совершила несколько серьезных ошибок. Я просто стояла и ничего не делала, когда Кирстен и Тим говорили мне, что Джефф вернулся, — я ничего не делала, и в результате они теперь мертвы. Я не повторю подобную ошибку.
— Тогда на самом деле ты предвидишь смерть Билла.
— Да, — согласилась я.
— Прими его. И знаешь что. Я подарю тебе пластинку Кимио Ето, которую мы слушаем. — Он улыбнулся. — Эта песня называется «Kibo No Hikari». «Свет надежды». Думаю, это подходит.
— Неужели Тертуллиан и вправду сказал, что верует в Воскресение, потому что оно невозможно? Тогда эта фигня началась давным-давно. Она не началась с Кирстен и Тима.
— Тебе придется прекратить посещать мои семинары.
— Вы действительно думаете, что это Тим?
— Да. Потому что Билл говорит на языках, которых не знает. Итальянский Данте, например. Еще на латыни и…
— Ксеноглоссия. — ответила я. Признак, подумала я, присутствия Святого Духа, как указывал Тим в тот день, когда мы встречались в ресторане «Неудача». Тим сомневался, что он все еще существует. Он сомневался, вероятно, что он вообще когда-либо существовал. Во всяком случае, на основании того, что он мог разглядеть, насколько он был способен разглядеть. И вот теперь это в Билле Лундборге, заявляющем, что он Тим.