Ибам ходил так, словно мышцы у него превратились в желе: ноги болтались из стороны в сторону, а ступни подкашивались, так что мне приходилось идти следом и крепко держать его за руки.

Сосредоточенный на своем деле, я не успел осмотреться, пока заходил, поэтому увидел «песочницу» Брайана, только когда тот опустил за нами стальную дверь и включил свет. Он забрал у меня Ибама, посадил его на лавку, и тут я заметил то, от чего в душе моей разлилось бы тепло, будь у меня душа. Брайан обставил это место с большим вкусом – и охарактеризовать этот стиль нельзя было никак иначе, кроме как «индустриальный наци-стоматолог». На стенах рядком висели всяческие пилы, бормашины, дрели и прочие инструменты, о назначении которых в данных обстоятельствах я мог лишь догадываться. Не поймите меня неправильно, мне доводилось видеть и секаторы для обрезки деревьев, и промышленные измельчители – просто здесь они своим присутствием меня приятно удивили. Следовало отдать Брайану должное – подход у него был в высшей степени творческий.

Брайан подвел Ибама к стоматологическому креслу, ввинченному в пол. Брайан заметно его усовершенствовал: добавил стальные перемычки для рук и ног, а также для груди и головы, которыми заковал нашего гостя, рассеянно насвистывая себе что-то под нос. Однако его насвистывание не способно было заглушить раздражающие всхлипывания Ибама.

Я подошел к столу, где стоял большой ящик с инструментами.

– Можно взглянуть? – полюбопытствовал я у брата.

Брайан мельком на меня глянул и улыбнулся.

– Разумеется, брат. А не хочешь подкинуть мне идейку, с чего начать?

– С удовольствием, – ответил я и снял с ящика крышку.

Пускай, заглянув в этот ящик, я и не ахнул от восторга, зато потерял дар речи и несколько секунд разглядывал замысловатые инструменты. Придя в себя, я принялся открывать дополнительные отсеки.

Я во всем люблю аккуратность и четкость. Так сама по себе хаотичная жизнь становится проще. Мои рабочие места – что дома, что в офисе – всегда чистые и аккуратные, и все в них логически упорядочено. Но из-за двойственности моей жизни (до недавних пор) у меня не было возможности столь тщательно упорядочить инструменты, необходимые для моего… «хобби». Мои личное время и пространство столь ограничены, что волей-неволей приходится ограничивать и выбор орудий. Почти ежедневно я встречал нечто такое, что в обыденной жизни не представляет никакой особенной ценности, но чему я мог бы даровать новое назначение и неограниченные возможности…

В своей коллекции Брайан собрал все эти предметы – и даже больше! – и явно использовал их по такому назначению, о котором я никогда бы не додумался.

Здесь были десятки, нет, сотни инструментов: разумеется, скальпели всех размеров и форм, кухонные принадлежности – чеснокодавилки, мясорубки, открывалки, а также блестящие и прочные ножи – от крошечных до гигантских, размером с мачете. Лезвия у одних были прямые, у других изогнутые, толщиной с иголку или шириной с пилу.

То был поистине инструментарий великого художника, и меня взяла гордость оттого, что нас с этим талантливым и аккуратным человеком связывают родственные узы.

– Брайан, – заговорил я, наскоро оглядев содержимое ящика, – это восхитительно!

– А еще умопомрачительно и пальцеотрезательно, – просиял Брайан, склонившись над взмокшим и бледным лицом Ибама, охваченного ужасом. – Так с чего начнем?

– М-м, такой выбор!.. – задумчиво протянул я.

Я снова заглянул в ящик, представляя каждый инструмент в действии и почти слыша звуки визжащего и сопротивляющегося Ибама под твердой рукой моего брата…

Волна нетерпения захлестнула меня, затопила Замок Декстера, его сырые и темные закоулки, лестницы, чердаки и наконец просочилась в самый темный погреб, где томились в дрёме мои Запреты. И впервые за долгие месяцы я почувствовал, как во тьме этого погреба шевельнулась и расправила крылья, как зашипела темная Декстерова сущность, пробудившись от беспокойного сна. Да, я услышал, как она поет, с каким удовольствием потягивается и взмывает в воздух, как вырывается из погреба и, размахивая крыльями, мчится по витиеватым лестницам, прогоняет свет из Замка, окутывает холодом все вокруг… Мрак и мороз – и вновь мой мир окрашен цветом ночи в преддверии скорого удовольствия, когда долгожданное счастье вырвется наружу. Нет, оно не решит будничных проблем и не наведет порядка за пределами моей внутренней обители, но какая, впрочем, разница? Даже капля пота на лбу дрожащего Ибама и то важнее моих забот.

Главное вот что: теперь мы можем быть теми, кем и созданы, и сможем сделать то, что должны. Так тому и быть.

– Такой выбор, – повторили мы снова, и даже самому мне голос показался другим: ниже, темнее, холоднее и живее – голос рептилии. Темный Пассажир перехватил руль, и даже Ибам это почувствовал и испуганно уставился на меня. – Но, разумеется, начать следует с чего-то небольшого и утонченного.

– Но с непоправимым эффектом, – прибавил Брайан.

– О да, разумеется, – раскатисто ответили мы и попробовали жуткое для нашей бьющейся в конвульсиях жертвы слово на вкус: – Непоправимым.

В третьем отсеке ящика было целое разнообразие колюще-режущих, а точнее, подстригательно-отрезательных: все, начиная от маникюрных ножниц и заканчивая плоскогубцами. С холодящим восторгом мы вынули компактные садовые ножницы, которыми подстригают розовые кусты.

– Что ж, начнем с пальчиков? – предложили мы.

– М-м, да-а, – задумчиво протянул Брайан. – С мизинца. Для начала.

– Конечно, – ответили мы. – Для начала. – И передали ему инструмент.

Брайан потянулся к нему, и наши руки соприкоснулись, а глаза встретились. Целую вечность мы смотрели на него, а он на нас, и в его взгляде вдруг что-то мелькнуло и тоже ожило – темная, могущественная сила, приветственно зарычавшая на моего Темного Пассажира, который тут же зарычал ей в ответ. И хотя мы нередко встречали других Пассажиров, сталкивались с ними лицом к лицу, в этот раз все было по-другому. То был мой брат, мой темный близнец, – и впервые два Темных Пассажира узнали друг друга и двинулись навстречу друг другу и признали друг друга равными, как братья, и слились воедино, и заговорили одним голосом, и зазвучали в полной гармонии. Вместе…

Нас прервал Ибам, безнадежно пытавшийся вырваться из своих стальных оков. Что-то звякнуло, и мы повернулись к своему пленнику. Он замер, уставился на нас и тут увидел две одинаковые улыбки и понял, что эти улыбки значат, и какая-то часть сущности Ибама вдруг вскрикнула и умерла.

– Ну что ж, начнем, брат? – спросили мы, по-прежнему протягивая плоскогубцы.

– После тебя, брат, – ответил Брайан, еле заметно поклонившись.

И опять – радость предвкушения. Мы поворачиваемся к креслу, щелкаем плоскогубцами раз, два – чик-чик, – и Ибам наблюдает и визжит, хрипит и задыхается, отчего нам хочется поскорее начать и заткнуть его, этого слабого, бесхребетного червя. И вновь – чик-чик – уже ближе к его лицу: глаза расширяются от ужаса, мышцы напрягаются, а вены набухают – прямо симфония ужаса, и мы готовы начать – сверху, снизу, справа и слева, наполнить сладостной болью этот мир.