перстень. Во-вторых, мальчик шел на красный диплом и был свято уверен в том, что преступления можно раскрывать а-ля дедушка Шерлок, не выходя из уютного кабинета, основываясь на логике формальной, в особо сложных случаях, так и быть, диалектической. В этой связи торчал в аналитическом отделе, порождая в тамошних тетушках давно забытые инстинкты. А то как же: аристократ, умница, ресницы, как у коровы, бархатный басок, длинные музыкальные пальцы, запонки и всегда чистый воротничок рубашки. Да, еще и шоколадки носит.

Правда, работает, молчит, копается в бумагах и думает.

Мартынов, напротив, был человеком деятельным и коммуникабельным, очень быстро перезнакомился со всеми, разузнал и разнюхал все, что требуется, подружился, с кем надо и с кем хотел. Его рыжая шевелюра пускала зайчики в самых необычных местах, его визитки начали попадаться на глаза чаще служебных удостоверений, и телефон, казалось, знали уже все, кому он требовался и кому нет. «В аппарате ему точно было делать нечего, – думал Гуров, не без удовольствия наблюдая за парнем, – на оперативную работу, пахать и пахать».

К тому же он был цепкий, как репей. Мартынов очень скоро достал и своего тезку, допекая его вопросами, втягивая в дискуссии. Однако берега видел четко: в тот самый момент, когда Стас-старший уже был готов приступить к оскорблению действием, Стас-младший замолкал и широко улыбался.

Не за горами был вожделенный день, когда парни должны были очистить помещение и перестать занимать площадь, нужную старшим товарищам для более важных целей.

Но они таки успели напакостить.

У этих очень разных людей было общее одно: они, как оказалось, были заядлыми спортсменами. Они досконально разбирались абсолютно во всех правилах и регламентах всех дисциплин, всех звезд, ключевых игроков и претендентов и, казалось, знали типы грунтов на ведущих кортах и футбольных полях. Это при всем том, что они в жизни не дотрагивались ни до мяча, ни до клюшки, ни до какого иного спортинвентаря. Гуров серьезно подозревал, что они и на стадионе-то никогда не были. По крайней мере, москвич Хортов и понятия не имел, где находится спортивная арена «Динамо» и почему «ЦСКА» зовутся конями. Им в принципе были неинтересны такие мелочи, как традиции, символы, история клубов, мало что говорили громкие имена великих тренеров прошлого.

Их интересовал лишь результат. Они делали ставки.

Когда наступал ключевой день какого-нибудь спортивного события, Крячко мог свободно дышать: парни сидели в айфонах и болели. Гурова это устраивало. Всегда приятно находить молодых коллег на одних и тех же местах. Худо было то, что они, как правило, выигрывали, ведь этот пижон Хортов оказался в самом деле мощным аналитиком.

– Так, дети, – строго сказал Крячко, – хватит пинать вола, дуйте в архив. Там на оцифровку люди нужны, а вам как раз делать нечего.

– Ну сейчас, минутку, Станислав Васильевич! – взмолился Мартынов, совсем по-детски, не отрываясь от айфона, а Хортов сидел молча, лишь загибал белые, как у институтки, пальцы: «Пятнадцать, четырнадцать, тринадцать…»

– Шаман! – с удивлением и обидой крикнул Мартынов. – Все! Ухожу в дворники!

Хортов позволил себе снисходительно улыбнуться (Гуров давно заметил, что он строит из себя эдакую сверхличность):

– Ничего удивительного. На этом грунте он всегда поскальзывается на двенадцатой минуте третьего сета, а у Волгина как раз на земле статистика лучше.

– А что стряслось-то? – поинтересовался Станислав.

В этот момент генерал Орлов потребовал Гурова к себе, и окончание этой роковой сцены он своими глазами не видел.

Последствия же были налицо.

Здравомыслящий Крячко заиграл. Он уверял, что всего-то сделал ставку-другую и может завязать, когда угодно, – возможно, все дело и ограничилось именно парой раз. Тем более что Наталья вряд ли оставляла ему денежные излишки. Но, как оказалось, отсутствие средств не мешало предаваться пагубным страстям. Во-первых, благодаря каким-то народным рецептам можно было ставить и бесплатно. Во-вторых, несколько раз Гуров замечал, как Мартынов, как рыжий бес-искуситель, крутится вокруг своего тезки, подсовывая ему под локоток какие-то подозрительно глянцевые буклеты, карточки и прочую полиграфию. А Стас Васильевич каждую свободную минуту теперь сидел в телефоне, отзываясь на обращения междометиями и нечленораздельными возгласами. Иногда – весьма редко – он с таинственным видом удалялся в ближайший супермаркет и возвращался с презентами.

– Верочка, прогнило что-то в Датском королевстве, – заметил Гуров, – надо прямо-таки спасать человека. Ты же понимаешь, все тресты лопаются изнутри. И управления.

Секретарь шефа улыбнулась, изогнув тонкие губки.

– И Главные управления, Вера! – добавил Лев Иванович.

– Лев Иванович, вы, как всегда, все преувеличиваете. Сейчас все на этих ставках поигрывают, я вас уверяю. Все события переместились в Интернет, людей тоже можно понять. Я вот тоже, к примеру, в театре сто лет не была, смотрю видеотрансляции.

– Но все-таки твои милые мальчики…

– Оставьте детей в покое. Не пьют, не курят, матом не ругаются, работают. А что поигрывают, так на свои же, не на ваши.

– Ну вот откуда такая терпимость? – осведомился Гуров голосом провокатора, но Верочка лишь накрепко захлопнула карминный ротик. Лев Иванович скользнул взглядом по столу со свежими розами и, прежде чем секретарь генерала Орлова задвинула ящик стола, успел узреть стопку шоколадок.

– И вообще, мы с мамой Шурика Хортова – старые подруги, – строго сказала Вера, давая понять, что аудиенция лично у нее окончена.

Потом, как всегда, неожиданно что-то пошло не так.

Вернувшись как-то в родной кабинет, Гуров был поражен бушевавшими в нем эмоциями. С одной стороны, царили сплошные безысходность и отчаянье: Хортов, отбросив хладнокровие, нещадно трепал кудри некогда холеными, теперь обгрызенными ногтями. Мартынов, необычайно мрачный, шмыгал носом и барабанил ботинком по полу. С другой – счастье, злорадство и непозволительно радостный Крячко, сидевший в кресле в вольготной позе.

– Дети! – приговаривал он, с важным видом отдуваясь и поглаживая себя по животу. – Учитесь, пока Стас Васильич жив!

– А что, собственно говоря, стряслось? – осведомился Гуров.

Мартынов поднял на него красные злые глаза и процедил:

– Хайдаров продул.

– Ага! – довольно кивнул Станислав. – Со свистом!

– Во что продул, в нарды?

Хортов, в свою очередь, поднял глаза, белые от отчаянья и злобы, и клацнул зубами:

– Хайдаров. Рамазан. Семьдесят кило. Сорок боев. Семь поражений… Сука! Сука! – вдруг глухо взвыл он, колотя кулаками по лбу.

Гуров приказал:

– Так, а теперь прекратили истерику. Кто тут самый вменяемый?

– Я! – поднял руку Крячко и принялся объяснять, модулируя голосом а-ля заправский лектор: – Изволите ли видеть, господин полковник, мы с молодыми людьми имели некоторый спор, разрешившийся самым неожиданным образом. Вот этот умник, – Стас указал на рычащего от отчаяния Хортова, – утверждал, что выиграет вот этот, со сложным кавказским именем. Я же, в свою очередь, как всегда поставил на