отрываясь от его груди, и вдыхаю его запах, насколько позволяет заложенный нос:

– Нет.

У нас не было ни мобильников, ни фотоаппаратов. У нас вообще ничего не было. Кроме нас самих. Меня охватывает грусть.

– Хотел бы я, чтобы ты увидела себя моими глазами, – говорит Сэм после момента полной тишины, в которой я слышала только биение его сердца.

– Что ты имеешь в виду? – Я поднимаю голову, чтобы взглянуть на него.

Красивые глаза, мягкие волосы, к которым я не прикоснусь. Большим пальцем он поглаживает меня по щеке, на которой постепенно высыхают слезы.

Сэм колеблется. Мягко улыбается и говорит:

– Ты лучший человек из всех, кого я знаю. Ты полностью выкладываешься ради других. Ради тех, у кого больше никого нет. Даже если тебе и было бы за что расплачиваться, твоя вина давным-давно искуплена.

Его слова вонзаются мне в грудь, одно за другим. От этого становится больно, потому что я знаю, что он ошибается. Как здорово было бы поверить ему, однако этот парень понятия не имеет, о чем говорит. Он не знает, каково это – уничтожить другого человека… и при жизни, и после смерти.

Внезапно появляется ощущение, что мне нечем дышать. Руки Сэма словно вот-вот меня раздавят. Еще пару минут назад это чувство было прекрасным, теплым и дарило безопасность, а сейчас давит. Я выворачиваюсь из его объятий.

– Что это значит, Сэм? – спрашиваю я и встаю. – Как же я могу расплатиться за жизнь Имоджен? Трое спасенных – и хоп! – я чиста? Думаешь, так это работает? Думаешь, я настолько тупая и не понимаю, чего ты добиваешься?

Он в недоумении смотрит на меня:

– А чего я добиваюсь?

– Думаешь, я лягу с тобой в постель, если ты отпустишь мне все грехи?

Сама испугавшись этой фразы, я отшатываюсь назад. От него, но и от себя тоже.

– Я знаю, что ты знаешь, что меня это не волнует, – спокойно отвечает Сэм. И я правда знаю, что он прав. – Просто мы смотрим на случившееся под разными углами. Для тебя это очень личное, а моя точка зрения, возможно, чуть более объективна. – Он как будто просто рассуждает вслух.

– Вот как раз по той же причине ты вообще не имеешь права на свое мнение по этой теме, – отрезаю я и отворачиваюсь, потому что мне кажется, что те же чудные слезы опять начинают припекать глаза. Взгляд цепляется за портрет Имоджен, и я поспешно зажмуриваюсь.

– Разумеется, у меня нет такого опыта, как у тебя, – продолжает Сэм, – и я не собираюсь тебя в чем-либо убеждать. Просто хочу сказать, что иногда упускаешь из виду что-то в настоящем, если привязываешь все к прошлому. Вот и все.

– А если этого не делать, то забываешь, откуда ты, – парирую я, и у меня сжимается горло.

Да об этом и речи быть не может! Забыть? Забыть Имоджен? То, что от нее осталось, останется навсегда – как внутренняя татуировка.

– Забвение и вечное покаяние разделяют целые миры, Эми. – Его голос спокоен, тих. Я поворачиваюсь к нему. Он пожимает плечами: – Например, воспоминания.

Мои руки сжимаются в кулаки. Он опять это делает. Говорит правильные вещи. «Например, воспоминания». Эти слова повисают в воздухе между нами, как гирлянды: «У нас будет девочка», «С Рождеством», «Поздравляем с выходом на пенсию», «Например, воспоминания».

– Можешь попробовать, если хочешь. – Сэм опять еще раз пожимает плечами, и я понимаю, что это из-за меня он перешел к оборонительной тактике. Точнее, к атакующе-оборонительной.

Когда собираюсь ответить, у меня вновь начинают дрожать губы, и я закрываю рот. Быстро взяв себя в руки, говорю:

– Уже поздно. Мне нужно уложить Джинни спать.

У Сэма вырывается тихий стон. В нем слышно отчаяние. Но это не имеет значения. У него нет права на отчаяние.

– Подожди минуту, – просит он, когда я хочу пройти мимо него. И смотрит на меня почти с мольбой. – Что я могу для тебя сделать?

– Можешь… можешь просто попробовать больше со мной не разговаривать? – спрашиваю я. – Вещи, которые ты говоришь, переворачивают все с ног на голову. Я рассказала тебе об Имоджен не ради того, чтобы ты мне помог, а чтобы ты понял. И если сейчас продолжишь говорить, что думаешь по этому поводу, ты только усложнишь ситуацию.

Он кивает. Один уголок рта слегка приподнимается, однако ничего, кроме печальной попытки улыбнуться, у него не получается.

– Как пожелаешь, – откликается Сэм.

– Спасибо.

Я выключаю свет в комнате Джинни и переодеваюсь в футболку, в которой сплю, собираясь тоже лечь. Я словно опустошена изнутри. Все, что рассказала сегодня Сэму, все, чем ни разу в жизни ни с кем не делилась, теперь находится не только во мне. Оно летает вокруг, и мне не удается его поймать. Ночник заливает спальню приглушенным теплым светом, и мой взгляд падает на картину над кроватью. Сэм увидел на ней лицо. Когда же я на нее смотрю, не различаю ничего человеческого. Лишь свой провал – как в качестве сестры, так и в качестве художницы, и в качестве хранящей память.

Неожиданно я вздрагиваю. Картина в студии! Я оставила ее там открытой, не защищенной от темноты.

Не потрудившись даже обуться, я тихо выхожу из квартиры и поднимаюсь по лестнице. Второй раз за вечер открываю тяжелую железную дверь. После стольких лет, на протяжении которых она была заперта, петли неприятно скрипят. Сейчас я не включаю свет, чтобы не беспокоить Имоджен. Босиком шагаю по холодному бетонному полу, чувствуя приятную шероховатость под ногами. Мягкое лунное сияние, которое льется сквозь световой люк в крыше, немного освещает помещение, я вижу очертания предметов. Медленно подхожу к портрету Имоджен. Очень аккуратно поднимаю его и разворачиваю. Потом бережно ставлю за другими холстами, на которых изображено ее лицо… а точнее то, что от него осталось.

– Прости!

От звука собственного шепота в темной холодной комнате по спине пробегает ледяная дрожь, я покрываюсь мурашками. Затем за три больших шага оказываюсь у двери и выскальзываю на лестничную клетку.

И даже когда я возвращаюсь в спальню, в тепло своей кровати, сердце продолжает подскакивать до самого горла.

Глава 34

Сэм

Спокойные ночные улицы Перли. Я слишком далеко от оживленного центра. Здесь богатый район сливается с бедной южной частью, и только отдельные пьяные прохожие напоминают, что в этом городе есть что-то вроде гигантской площадки для студенческих вечеринок. Если же пройти еще дальше на юг, то картина, вероятно, опять изменится. Там, где правят дилеры и сутенеры, ночи