class="p">— Ты отказался, — вздыхает. — Они заставят меня… с Кимом. Я не хочу.

Глубоко под лопаткой появляется странное чувство. Не могу от него избавиться, даже дернув плечом.

— Ким — это тот смазливый парень? Немой? Видел его в бараках. И чем же я лучше его? — усмехаюсь. — Мы оба рабы.

— Теперь нет. Я подписала тебе вольную.

Прикусываю губу, улыбаться уже не хочется.

— Но еще вчера я был рабом.

Она вскидывается и смотрит на меня в открытую.

— Нет! Ты никогда не был рабом. Ты так и не признал ни за кем право владеть собой. И это правильно. Рабство — это… это чудовищно. Если бы я могла…

Она запинается и роняет взгляд вниз, а меня обдает холодом. И почти сразу — жаром.

— Если бы ты могла — что? Освободить меня? Освободить свою рабыню? Но ты уже пыталась.

— Освободить всех, — упрямо качает головой, не поднимая глаз. — Но я не могу.

На мгновение становится ее жаль. Бедная, глупая, наивная девочка, которая все еще верит в сказки. В свободу для всех.

В следующий миг ошеломленно замираю. В голове словно щелкает, озаряется вспышкой молнии, и маленькие кусочки мозаики один за другим соединяются друг с другом, рисуя в воображении четкую картину.

Смотрю на нее другими глазами. Бедная, глупая, наивная девочка… Ты не представляешь, что может сделать с тобой твоя вера. И что я — старый, изломанный, бездушный сукин сын — могу сделать с тобой. Однажды ты сильно пожалеешь, что связалась со мной, но будет поздно.

Слишком поздно.

Ступаю на скользкий путь притворства. С ней это вовсе не трудно.

— А если я скажу, что можешь?

— Что? — забывает, что ей не хочется на меня смотреть, и распахивает свои красивые доверчивые глаза. Смотрит жадно, пытливо.

— Ты хочешь спасти людей? — вкрадчиво спрашиваю я. — Многих людей? Освободить много рабов? Может быть, всех?

— Хочу, — сглатывает, не сводя с меня доверчивых глаз.

Я пораженно смотрю на нее: она и в самом деле хочет.

И верит мне.

Облизываю пересохшие губы, опасаясь спугнуть момент.

— Тогда помоги мне. А я помогу тебе.

Как ко мне посватался ветер,

Бился в окна, в резные ставни.

Поднималась я на рассвете, мама,

Наречённою ветру стала.

Ну, а с ветром кто будет спорить,

Решится ветру перечить?

Вышивай жасмин и левкои,

С женихом ожидая встречи.

Группа «Мельница», «Ветер»

Я не могла взять в толк, чего хочет от меня Джай. Мне стоило больших усилий преодолеть стыд, чтобы просто смотреть на него. Вчера он грубо взял меня, высмеял мое намерение понести от него дитя, а сегодня безжалостно растоптал надежды на побег.

— Поможешь мне? Как? Убедишь Диего оставить меня в покое?

В моих словах звучала горечь, но Джай не заметил ее и насмешливо хмыкнул:

— Не думаю, что он стал бы меня слушать.

— Тогда чем ты поможешь? Задержишь их до прихода корабля?

Едкая ухмылка, кривящая ему губы, неуловимо превратилась в недобрый оскал.

— Боюсь, этого я тоже не смогу. Сбежать тебе не позволят, это ясно. Но ты говорила, что ребенок мог бы решить проблему — помнишь?

С его стороны жестоко было напоминать о моем позоре. Но я уже, кажется, начала привыкать к жестокости Джая и на этот раз смогла выдержать его колючий взгляд.

— Ты сказал, что женат и тебе не нужны другие дети.

— Я солгал, — в хитром прищуре ни капли смущения.

Значит, я все же не так глупа, как ему кажется! И мои ночные раздумья не были бредом.

— Я догадалась.

— Как?

Смотрит удивленно. Надо же.

— Если бы у тебя были жена и дети, ты бы не пошел убивать Вильхельмо, когда я отпустила тебя в первый раз. Ты бы дождался корабля и уехал на север, чтобы поскорее встретиться с ними.

Некоторое время Джай без улыбки смотрел на меня, кусая губы. А затем покосился на открытое окно и сказал:

— Давай-ка отойдем отсюда, госпожа Адальяро. В вашем саду может быть много ушей.

Едва ли кто-нибудь в этом доме, помимо Изабель, Диего и Лей, понимал северное наречие, но я не стала спорить. Джай помог мне сползти со столика. Чувствуя себя ужасно неловко, я поправила платье и отошла к дивану. Джай прикрыл ставни, пододвинул ко мне кресло и сел напротив, опершись локтями о разведенные колени. Я отвела глаза: он все еще был обнажен, и я слишком хорошо помнила, что скрывалось у него под набедренной повязкой.

Джай, казалось, не замечал моего смущения.

— Я ушел из дома, когда мне было семнадцать. К этому времени я еще не успел обзавестись семьей. У меня была невеста, но теперь я ее едва помню. Наверняка она вышла замуж и родила детей другому.

Я изумленно уставилась на него, позабыв о стыде. Никогда прежде он не говорил о себе — что изменилось?

— Почему ты ушел?

— Увлекся рассказами о войне.

Как завороженная, я наблюдала за тем, как злая улыбка ломает правильную линию его выразительных губ. На этот раз он, похоже, злился на самого себя.

— Мне казалось, война — это романтика и слава. Что через год-другой я вернусь домой, возмужавший, увешанный орденами за доблесть, что отец и мать будут гордиться мной… Они отговаривали меня. Но как только на улицах нашего города появились вербовщики, я сбежал.

Он замолчал, погруженный в воспоминания.

— И… что дальше?

— А что дальше? Собственный опыт быстро развеял иллюзии. Я воевал шесть лет, успел дослужиться до капитана. А потом случилась одна заварушка в Халиссинии…

— И ты попал в рабство?

Он недовольно дернул плечом.

— Да.

— И сколько… это продолжается?

— Семь лет.

Я закусила губу. Семь лет — это долго. Это почти половина моей жизни. А семь лет в рабстве… Страшно даже представить.

— И все же я не понимаю… почему ты сразу не уехал домой? Даже если бы тебе удалось убить дона Вильхельмо, тебя убили бы тоже.

Джай посмотрел на меня уже без улыбки.

— Тогда я не видел другого пути.

— А теперь видишь?

— Да.

— И какой? — я даже подалась вперед, сгорая от нетерпения услышать, что он придумал.

— Теперь смерть Вильхельмо мне не нужна. Зачем он мне, если можно освободить много людей, попавших в неволю? Для этого мне и потребуется твоя помощь.

Я облизнула губы.

— А что я должна сделать?

— Прежде всего, оставаться здесь, в Кастаделле. Возможно, мне потребуется не один год, чтобы все подготовить.

Я поникла. И без слов ясно, что это означает. Джай некоторое время внимательно наблюдал за мной, а затем продолжил:

— Я не принуждаю тебя. Пока просто делюсь мыслями.

— Хорошо. Каков твой план?