Но у меня было два случая, когда я ездил в должности начальника караула, сопровождал арестованных солдат. Я когда заводил их на централ, думал, что в тюрьме сидят закоренелые преступники. Однако на самом деле не все закоренелые. Настоящих злодеев процентов тридцать, они и должны сидеть. Остальные… так себе, случайно попали в зону.

— Помните свой первый день заключения?

— Когда меня завели в камеру, я подумал: ну все, жизнь прошла, это конец. Не видать свободы больше. Психологически я не был готов к заключению… Осознать не мог. Ужас! Страшно. Я постарел в камере лет на двадцать. В первый день — оцепенение. С чем это можно сопоставить? Ну, это как потеря чего-то очень дорогого и близкого. В один день ты что-то теряешь. Закрыли хату — и земля ушла из-под ног. Ты вроде живой — и вроде тебя нет. Обидно… В милицию я сам пришел, ничего не скрывал. Думал, правосудие разберется. Я не считал себя невиновным. Но есть смягчающее обстоятельство — явка с повинной. На суде посчитали, что у нас была преступная группа — я с подельником. Но это не организованная группа. Усугубляющих вину обстоятельств не было. И вообще, нас осудили не за убийство человека, а за убийство… трупа!

— В каком смысле — трупа?

— А в таком смысле, что мы думали — убили его. А на самом деле не убили — он был еще живой. Но лежал не шевелился. И у нас первой мыслью было скрыть следы убийства. Мы решили инсценировать его самоубийство: взяли труп, вынесли на балкон и сбросили…

— С какого этажа?

— С четвертого. Был час ночи. Мы его сбросили, потом спустились вниз, вышли из подъезда…

— Зачем вышли-то?

— Чтобы посмотреть на убитого…

— Ну и что, посмотрели?

— Да, вместе с нами из подъезда вышла бабка — соседка. Оказалось, что она все видела. А потом судмедэксперт дал заключение: на тот момент, когда мы его сбрасывали, он был еще живой. Но мы-то полагали, что он мертвый.

— А если бы вы знали, что он — живой?

— Вызвал бы «скорую». Может быть. Впрочем, не знаю, мы убили такую мразь…

— Вы не раскаиваетесь?

— А в чем мне раскаиваться? У нас произошло убийство по неосторожности… Потом был суд, на котором — ни слова о потерпевшем: что он трижды судим, был на учете у нарколога, имел вторую степень алкоголизма. Меня же судили, словно киллера, по 105-й статье, части второй, пункту «ж». Хотя я не говорю, что я невиновен. Но я не хочу быть на одной планке с отморозками, я не такой, а суд в этом не разобрался. Меня судил один человек — судья. И двое кивал сидели. А должен был судить суд присяжных заседателей, такие вот дела… И вообще, если разобраться, так я сам себя наказал. У меня умерла мама 26 декабря, а в январе — бабушка. Суд провели 22 февраля, тогда я еще подумал: как не 23 февраля — в День Советской армии? Специально для меня — кадрового военного. Вот было бы… забавно! После суда я написал письмо президенту и министру обороны с просьбой направить меня в действующую армию на Северный Кавказ, чтобы искупить свою вину. Из министерства пришел ответ: контракт со мной можно заключить только после отбытия срока наказания. Спрашивается, какой контракт? Я ведь просил в порядке помилования направить в армию.

— В зоне трудно адаптироваться?

— Я бы не сказал. В зоне такой же мир, как на воле. В том смысле, что все мы живем на одной земле. Только сейчас нас огородили высоким забором. В зоне смотрят, кем ты раньше был. Если был нормальным человеком, то будешь жить нормально и в зоне.

— Значит, к зоне можно привыкнуть?

— Так тоже нельзя сказать. К неволе привыкнуть нельзя. Какие бы условия здесь ни были. Привыкнуть — это значит забыть то, что было до этого, до зоны.

— Вам снятся сны?

— Да, снится дом. Снится мама. И вообще… я не верю… что она умерла. Просто я… очень давно… не видел ее.

Часть 5

Жизнь после жизни

С простреленной головой

Гулянка в карауле. — Земляк с вышки. — По дороге на озеро. — Автомат, спрятанный в куртке. — Три минуты и вся жизнь. — Приказ: «Уничтожить!» — Сбитый вертолёт. — «Мне снесло половину черепа». — 15 статей Уголовного кодекса. — «Я приду и убью тебя».

— Я был с подельником, нас брали ОМОН, СОБР и военная часть, где мы служили, — говорит бывший солдат-срочник З. — Потом мне вменили пятнадцать статей Уголовного кодекса, включая покушение на жизнь сотрудника милиции, взятие заложников, разбой…

Осужденный З.

— Сам я из Ростовской области, из города Таганрога. Маленький курортный городишко на берегу Азовского моря. Откуда меня призвали на службу в армию. Я отслужил немножко больше года… Не знаю, что тут еще рассказывать.

— Рассказывай по порядку. Это первая судимость? Приводы в милицию раньше были, до службы в армии?

— Конечно. Правда, у меня отец сам милиционер. Можно сказать, отмазывал. В основном это были драки.

— Ваша семья была благополучной?

— Да. У меня две сестры — старшая и младшая. И старший брат. Отец и мать. У всех высшее образование. Сестра пишет сейчас докторскую диссертацию. Брат живет в Москве. В свое время он тоже закончил институт, работал в банке, уехал в Москву и открыл собственное дело.

— Если бы из армии ты не попал в колонию, чем бы потом занимался?

— Пошел бы в милицию. По материнской линии мой двоюродный дядька работает в уголовном розыске — вот к нему бы пошел…

— В армии в каких войсках служил?

— Я попал в ОБОН — отдельный батальон особого назначения. Нас готовили для «горячих точек», тренировали…

— В каком году тебя призвали?

— В 1996-м. Больше года я прослужил, потом меня осудили. Сначала на десять лет. Я бумаги писал, и два года мне скинули. Сейчас получается восемь лет. На тот момент, когда вышла амнистия, я сидел в СУОНе — это строгие условия отбывания наказания. Я был злостным нарушителем режима содержания.

— Что ты нарушал?

— Так, ничего… по подъему один раз не встал. Я уже не помню, это был 1998 год, когда я приехал в колонию. В 1999 году ушел на СУОН, а в 2001 году вышел оттуда.

— Вернемся к армии. Что там произошло с тобой? За что ты получил срок?

— Погулять ушел с автоматом. Точнее, я без автомата был, а мой подельник — с