Герефорд не мог отвлекаться, если хотел выжить, а он хотел. Уйти с поля боя он тоже не мог — долг требовал его присутствия рядом с королем. И на короткое время он заставил себя забыть о Серпиане. Выживет она или нет — он ничем не может ей сейчас помочь и ничего не сможет изменить, если погибнет сам. В бою его сердце должно быть пустым, а разум — занят только схваткой. Но в его горле застрял болезненный ком, который судорогой стискивал что-то внутри. Если б Дик отвлекся и поразмыслил, он назвал бы это тревогой.

Но девушка вовсе не терялась. Даже, казалось, длинное платье не сковывает ее движений. Левой рукой она придерживала край подола, правая непринужденно действовала, отягощенная длинным и узким кончаром. Серпиана, спрыгнув с камня, спокойно взглянула на бегущего к ней мусульманина, поддернула юбку повыше, открывая обнаженную левую голень почти до колена, а потом вдруг прянула вбок прямо из-под жаждущих рук сирийца. Воин Саладина принял ее за первый кус вожделенной добычи, но ошибся. Красавица вовсе не собиралась спокойно ждать, пока ее схватят.

Она вывернулась так, как человек изогнуться не может, тем более без подготовки, и полоснула мечом. Меч был легок, не тяжелее турецкого килиджа, но на пути клинка не оказалось доспеха, только ткань, кроме того, мусульманин не отскакивал, не заслонялся — он бежал навстречу. В последний момент девушка положила вторую руку на рукоять и налегла всем телом. Кровь брызнула на бледно-зеленый подол, навернутый на локоть, пятная его темно-бурыми брызгами. Серпиана не жалела наряда, ей было некогда — она встретила мечом второго сарацина.

Гибкая, как кошка, проворная, как ласка, стремительная в атаке, как змея, — и такая красивая, она оказалась не менее смертоносной, чем ее оружие. Потеряв надежду захватить ее как добычу, сирийцы стали пытаться хотя бы ранить ее, хотя бы сбить с ног.

Но она всякий раз исчезала с пути чужого оружия, словно ее тело было призрачным, и никакой металл не мог причинить ей вреда. Девушка, демонстрируя всем, кто мог видеть, непостижимые акробатические трюки, улыбалась — ей приятно было немного размяться и впервые с тех пор, как пробудилась от смертного сна, убедиться, что ее ловкость и умения остались при ней. Иномирянке было настолько весело, что, когда король Ричард закончил петь очередную песню на наречии ок, запела свою. Должно быть, на родном языке, но, с облегчением слыша ее голос, Дик внезапно осознал, что понимает, о чем идет речь.

...Сияние звезд.

Поступь ночи в горах.

Дымка лунных лучей

В моих волосах.

Серебрящийся мох,

Говорящий в ночи

Быстрый ветер несет

Запах юной травы.

Склоны теплых холмов

У подножия гор

Топчет вольною силой

Табун жеребцов.

И, как тихая музыка,

Плещет волна,

Отражаясь в изгибе

Стального клинка...

Молодой рыцарь подумал, что песня совершенно неуместна для такого боя. Она хороша, наверное, на берегу реки или озера, лунной ночью, когда в свете костра двое молодых ребят, еще толком не умеющих сражаться, решают скрестить мечи — осторожно, чтоб не ранить. Они делают вид, что им самим безумно интересно помахать железками, но на самом деле не все так просто, потому что по другую сторону костра на траве сидит красивая девушка с косами до колен и смотрит. И делает вид, что ей неинтересно...

Но Дику было радостно слышать песню именно сейчас и именно от своей невесты. Убитая или даже раненая, она петь не будет. Значит, жива и невредима.

Потом сарацин отшвырнули, и, незаметно смахивая со лба редкие капельки пота, Серпиана добралась до камня и уселась на него — передохнуть. Пятна крови совершенно испортили ей платье, особенно подол, ткань, накинутая на руку, была вдобавок порвана чьей-то саблей. Но, ненадолго освободившись, подскочивший к ней Герефорд смог убедиться, что она цела и невредима. Девушка взглянула на него ласково и весело и поправила волосы. Меч, окровавленный по самую гарду и кое-где выщербленный, лежал рядом.

— Ты в порядке? — задыхаясь, спросил Дик.

Под доспехами он совершенно взмок. Таскать на себе такую тяжесть да еще махать руками и прыгать взад-вперед было невыносимо. За день в доспехе, как ему казалось, он худел и истончался и до сих пор не истаял в воздухе лишь оттого, что съедал все, что приносила ему Серпиана.

— В порядке, в порядке, — успокоила она и покосилась на меч. — В вашем мире куют отвратительное оружие.

— Тише! Солдат не интересуют особенности космогонии, они просто сочтут тебя колдуньей. А что касается оружия, то его не рассчитывают на таких девушек, как ты.

— И что же мне делать? Купишь мне другой?

— Ни за что. Чтоб ты снова лезла в бой? — Он наклонился и шепнул ей в самое ухо: — А если мне не удастся снова воскресить тебя? А если что-нибудь не сработает? Я тебя прошу: возвращайся в палатку и жди там.

— Ладно. — Она смущенно улыбнулась. — Конечно... Я тебе нравлюсь такой?

— Испачканной? — Он оглядел ее с ног до головы. — Да. Потому что очень хочется раздеть.

Серпиана призывно заулыбалась — и тут же ускользнула, словно боялась, что он поступит именно так, как хочет. А Дик вернулся в бой.

Схватка продлилась недолго — Саладин убедился, что лагерь франков ему не взять, и решил не терять воинов попусту. Сарацины отступили, преследуемые свистом и насмешками французов и англичан. Остроты, впрочем, звучали на языках, которых сирийцы не знали. Мусульмане с грехом пополам могли понять только жесты, но им было не до того. В тот же день султан прислал одного из своих людей для переговоров, и стало ясно, что ему до крайности надоело это стояние под стенами изнемогающего города. Ричард и Филипп Август приободрились, как, впрочем, и все подданные — накануне в лагерь пришел большой корабль с Кипра, груженный провизией, и нужда в продовольствии отпала. Франки, конечно же, приняли готовность Саладина к переговорам за слабость. Собственно, они просто видели в происходящем лишь то, что сами хотели видеть. Воинам Креста иногда хотелось верить, что их единственная цель — освобождение христианской святыни, что местные жители это понимают, что, отвоевав Иерусалим, они смогут удержать его.

Ричард хотел добычи, Филипп Август — новых земель. Оба не задумывались о том, что захваченное надо удерживать, войска, находящиеся на этих землях, надо содержать, налоги — собирать, порядок — поддерживать... Лишь постепенно король Французский начал осознавать, что здесь, в Сирии, ему ничего, собственно, и не нужно. И куда лучше будет отвоевывать земли не здесь, не на другом конце света, а у себя во Франции. Франция — большое и богатое королевство, но в нем лишь половина земель на деле принадлежат французам. Другая половина — владения английского короля. Куда это годится?

Ричард называет себя вассалом французской короны, но на деле ничто не может принудить его им быть. Скорей он держится как хозяин, как властелин этой земли. И если бы у него удалось отобрать хотя бы Аквитанию, Гасконь и такие графства, как Беарн, Бигорру и Ажен, уже было б неплохо. А если еще и... Филипп Август размечтался. Он прятал свои мысли под маской светской любезности, а в уме уже просчитывал возможности. И ему было чертовски приятно, поглядывая на короля Англии, представлять выражение его лица, когда он узнает, что почти все его французские владения больше ему не принадлежат.