Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Тогда я бы…
— Заткнись, — резко пресёк он меня одним движением руки и резким окриком. — Повторяю- любой сильный мужчина найдет способ тебя пришить, чем бы ты ему ни угрожала. На этом у меня к тебе всё. Еду к своей, как ты говоришь, скучной жизни, работать над рождением сына и нянчить дочерей, чтобы из них не выросли такие сучки, как ты. Прощай. Мы больше не увидимся.
Внутри почему-то стало сильно неприятно. Чтобы не выросли такими сучками, как я… А что ты еще хотела услышать, Алёна? Так он о тебе всегда и думал. Пытался ли Микаэл понять меня, оправдать… Свою танцовщицу он ведь понял и оправдал… В горле запершило. Так обидно стало, гадко…
Я окликнула его в дверях. Сама не знаю, зачем.
— Ты сказал, что меня бы уже не было, если бы на твоем месте был кто-то другой… Но почему, Микаэл? Что тебя отличает от других? Почему ты решил мне все-таки помочь, а другие бы не помогли?
Он обернулся на меня и посмотрел своим глубоким, морозным взглядом.
— Я записал наш вчерашний разговор на диктофон, Алёна. И по приезду домой дал послушать твою эскападу жене. И знаешь, что? После всего того говна, что ты захотела с ней сделать в тот вечер просто из-за зависти и ревности, она попросила, чтобы я тебе помог. Вот и ответ на твой вопрос. Ты жива только благодаря Оксане. Тебе повезло, что ты обратилась ко мне, потому что она моя жена, к мнению которой я прислушиваюсь. Теперь тебе понятно, почему я выбрал ее, а не тебя, хоть и был какое-то время сильно тобой увлечен? Потому что она не плохая в душе, в отличие от тебя. У тебя души нет вообще.
Глаза защипало еще сильнее. В горле рос ком.
Он развернулся и направился к выходу.
— И что, твоя Оксанка даже не возревновала к твоим словам, что ты втюрился в меня? Или ты ей включил только часть разговора, а концовку, так сказать, зажевал, — деланно усмехнулась ему вслед, чтобы хоть как-то спасти свое лицо.
Когда Микаэл обернулся на меня, он был предельно расслаблен. Словно бы вся ситуация его, наконец, отпустила.
— Нет, Алёна. Она прослушала всё. И да, мне нечего от неё скрывать. Я ведь действительно трахал тебя- и мне нравилось. Мы были вместе. Смешно закрывать глаза на свое прошлое. Мы сами- это прошлое, без него нас бы не было. А она на это сказала мне, что в тот же самый момент крутила задницей перед всем Ближним Востоком. И да, черт возьми, это правда. Но я все равно ее люблю, а она любит меня, потому что мы приняли друг друга. И мой тебе совет- ты тоже прими себя. Может тогда сможешь полюбить… Хотя бы себя полюби, Алёна… Может быть, тогда получится полюбить и кого-то другого.
Он не стал дожидаться моего ответа. А я так и осталась сидеть за большим лакированным столом. Плохая. Опустошенная. Разбитая. Спасенная.
Сидела и думала, что он, был прав. Я всю жизнь убеждала себя, что занимаюсь этим для себя. Вкладываю в себя. Ценю только себя. А я ведь от себя на самом деле просто бежала. Это не общество окрестило меня плохой. Это я сама себя так назвала. Потому что мне, как бы я ни притворялась, всегда было важно мнение условно сидящих на лавочке у подъезда нашей хрущевки бабушек с семечками…
Посольская машина везла меня в сторону аэропорта. И снова шел дождь… Когда по радио заиграла та самая песня- «Мусейтара», которую слушал мой водитель в момент, когда получил пулю в лоб от Удава, я начала истерично смеяться. Смеялась, смеялась до тех пор, пока из глаз не брызнули слезы, переросшие в дикие, сотрясающие грудь рыдания.
Я не думала сейчас о том, что на меня смотрит через стекло заднего вида водитель. Боль, отчаяние, обида на этот мир разом решили вырваться из моей груди. Давно я так не плакала. Да я вообще не помню, когда в последний раз плакала…
Мы, наконец, спустились вниз, на главную трассу, по которой до заветной точки- аэропорта, оставалось не больше часа езды. Я посмотрела направо- и мое сердце замерло. Машина забралась на мост, и я только сейчас осознала, что там, внизу, была мелкая речушка. Та самая речушка, Нахр Ибрагим, воды которой оживляют природу Ливана каждую весну красивым мифом об Адонисе. Она словно бы завершала непокорный и суровый гористый пейзаж- одним ее берегом была высокая остроносая скала, с другой- простиралась долина, которая так и будет тянуться до аэропорта и дальше, на юг. Мой взгляд упал на рассеянно разбросанные у основания скалы плиты- какие-то из них были привезенными со стороны, мраморными обелисками, какие- то — выгравированные прямо в горной породе. Надписи на арабском, французском, древнеегипетском, клинописи… В голове всплыла история, когда- то рассказанная во время очередного приезда в Ливан. Это место- словно бы водораздел. Стена памяти и чести, отданной смелости и непоколебимости ливанского народа. Сколько правителей пытались захватить эти земли, завоевать… Фараоны, арабы, крестоносцы, французы… Пытались, но так и не смогли. Маленький, гордый, но непокоренный Ливан. Всегда молодой, всегда жестокий, всегда влекущий.
Я попросила водителя остановиться. Не обращая внимания на его ошарашенное лицо и дождь, бьющий по щекам, выскочила наружу. Мне нужно было посмотреть на эту реку в последний раз. Нужно было запомнить…
Группа черных внедорожников подъехала быстро и затормозила, окружив наше авто, почти не сбавляя скорость. От этого раздался жуткий визг, а мокрый асфальт задымился. Я не испугалась и даже не дернулась, хотя прекрасно знала, кто это. Просто стояла и смотрела вдаль. На свинцовые облака, рыдающие над человеческой ничтожностью, на суровые черты темно- серых скал и набухшую от влаги зелень деревьев…
Сзади раздался характерный щелчок взвода курка. Я вдохнула воздух полной грудью в последний раз. С силой сжала перила моста. Зажмурилась и…
Ничего. Он не стрелял. Я почему- то чувствовала, что дуло пистолета все еще направлено на меня, а он не стрелял…
Не выдерживаю. Оборачиваюсь. Дико хочется снова его увидеть. Еще раз сфотографировать глазами его статную фигуру, острые скулы, волевой подбородок и дикие, черные глаза. На душе впервые свободно и легко. И я совсем не боюсь
