Не раз упоминал о памятнике, воздвигнутом австрийцами в Луцке над братской могилой, и славный генерал Ханжин, передавая латинскую надпись так: «Путник, остановись! Здесь погребены те, что пали за Родину и монарха… здесь же с ними погребены и враги, к общей могиле присоединённые без злобы». Это «присоединённые без злобы» Снесареву, как он сам говорил, очень пришлось по душе: «Это дивно хорошо… присоединённые без злобы!»

А как уже не за горами революция в северной столице отделит на Марсовом поле жертвы нового порядка от жертв старого порядка? С брезгливостью жестокосердной атаманши. «Слишком много страсти, много мстительности обнаружили страницы революции, что лишает и её, и возвещённые ею свободы спокойствия и благородства, — убеждённо, справедливо выскажется Снесарев. — Или это нервность, или боязнь, или отсутствие кругозора? На Марсовом поле тщательно отделяют жертвы — защитников Нового порядка от защитников Старого. А последние не более, как люди, верные тому, чему принесли присягу и во что веровали…»

В 1916 году германское Верховное главнокомандование решило главный удар обрушить на Верден, мощную и основную препятственную крепость на пути германских дивизий к близкой французской столице. Сражение началось 21 февраля. После массированной многочасовой артподготовки немцы пошли в наступление. Невиданные по ожесточённости бои продолжались до сентября, но французская оборона — как ни трещала — выстояла. Французам удалось удержать фронт ещё и благодаря весенним, крайне тяжёлым для русских операциям меж озёрами Нарочь и Вишневское, как справедливо о том сказал выдающийся военный мыслитель Керсновский: «Выручая Верден в марте 1916 года, мы положили у неразбитой немецкой проволоки у Нарочи двести тысяч русских офицеров и солдат, надорвали свои силы на весь остаток кампании и не получили от союзников даже простой благодарности…»; разумеется, на исходе битвы под Вердном отразилось также противоборство русских и австро-венгров в Карпатах и Прикарпатье, куда немцы снова были вынуждены направлять свои полки, столь необходимые под Верденом.

На Восточном фронте наступательные операции в 1916 году немцами не предполагались. Стратегическая оборона виделась здесь более предпочтительной. Понятно, что у Германии главным противником была Франция: немцам надо было удержать, сохранить за собою Эльзас и усмирить, если не похоронить реваншистские французские настроения. А снова затевать фронтальное в тысячекилометровой растяжке наступление против русских у немцев не было ни расчёта, ни порыва. Восточный фронт не сулил ничего скороуспешного. Не надломленной поражениями на втором году войны оставалась боеспособность русских, и, как и во все времена у враждебных России полководцев, у германского главнокомандования рождалось нечто вроде иррационального ужаса перед безграничными людскими, материальными возможностями русских и русскими пространствами, где русско-европейские степи, леса, болота и возвышенности, разметнувшись на тысячи вёрст, уходят в Сибирь, в Азию, аж до Тихого океана.

В марте 1916 года командующим Юго-западным фронтом был назначен Брусилов. Он учёл уроки предыдущих кампаний, посчитал возможным отказаться от классических способов прорыва неприятельской обороны и предложил рискованный план: атаковать не на узком участке, а по всей — на сотни вёрст — фронтовой полосе. Для прорыва необходимо было сосредоточить крупные силы, что не укрылось бы от воздушной разведки, и противник, без труда обнаружив, куда именно нацелен главный удар, принял бы срочные противомеры. И Брусилов распорядился земляные работы и подготовку к прорыву начать в каждой армии, в каждом корпусе на выбранных ими участках, так что австрийцам оставалось гадать, куда именно вонзится наступательный клин русских.

Без поддержки соседних фронтов «брусиловское» наступление, разумеется, не могло решить ни исхода войны, ни даже исхода противостояния на тысячевёрстной полосе. Однако командующие сопредельными фронтами Куропаткин, Эверт и бывшие у них в подчинении во время Русско-японской войны начштаба Ставки Алексеев и сменённый Брусиловым, но всё ещё влиятельный недавний командующий Юго-западным фронтом Иванов по существу-то не поддержали Брусилова и, словно напуганно помнящие дальневосточный синдром и удерживаемые им, использовали совокупность задержек, проволочек, опозданий, перерешений, бездеятельных многотерпений.

Раздастся приказ, и атакующие войска всех четырёх «брусиловских» армий двинутся на широком участке — тоже что-то вроде фронтовой новинки-уловки на тот час: каждая армия имеет свой сектор прорыва. Основная задача возлагалась на две армии. Восьмая (генерал Каледин) устремится на Луцк. Девятая (генерал Лечицкий) прикроет левый фланг операции, своими возможными успехами косвенно воздействуя на Румынию: та всё не могла выбрать, куда ей пристать: к Антанте или к Серединным державам. В этой весьма динамичной армии и выпало около года воевать Снесареву — сначала начальником штаба 12-й пехотной дивизии, затем командиром 64-й пехотной дивизии. Между ударными армиями находились Седьмая армия (генерал Щербачёв) и Одиннадцатая армия (генерал Сахаров), должные решать вспомогательные задачи.

А покамест идёт подготовка к Луцкому прорыву, ещё и не известно, именно ли он станет главным…

И весь шестнадцатый год, как и предыдущие, так и последующие годы войны, Андрей Евгеньевич во фронтовом потоке живёт настроением неизбывной думы о жене и детях. Он в свободный час прогуливается по горному лесу, а ему вспоминается далёкий странный луг в Риме около собора Св. Павла. И он испытывает сильнейшее желание снова побывать с женой в Вечном городе, который «царит один — властный и вечный — в тайниках потрясённой души».

Несколькими днями спустя он полушутливо, а может, и не без гордости оценивает художественно-авангардистские упражнения дочери, мол, её «девочка со скакалкой» и особенно «чёрт» — вещи серьёзные, и «пора посылать их футуристам (или кубистам, или как их там) … им они пригодятся для будущей выставки…»

Снесарев, росший в окружении сестёр, прекрасно понимал, сколь непростая задача — воспитывать единственную дочь в окружении братьев: не избаловать её и не огрубить; он постоянно думает о ней, и письма разных лет доносят следы этих дум. Он хотел бы оградить её от чёрных сторон жизни, но она, исполненная великого по беззаветности чувства к отцу, поедет к нему в Северные лагеря, сверх меры насмотрится этих чёрных сторон, а вместе с тем на всю жизнь останется душой светлой, лучисто-светлой.

И снова, и снова — думы о семье, строки о семье, бесплодные попытки выяснения отношений с женой, грустно-никчемных разбирательств-зановоповторений, давних и недавних, дневных и ночных размолвок, обид, подобий ссор, каких и в помине не должно бы быть. Но, как говорится, бес — в мелочах.

Ещё раньше он в одном из писем поверял жене распространённое на войне убеждение, что «самые капризные мужья возвращаются с войны кроткими и терпеливыми, настолько война углубляет их психику и делает в их глазах мелким и пустым всё то, что ранее волновало их, вызывая с их стороны досаду и капризы…» Но не у всех так и не всегда так. Всё намного грустней, неожиданней, непредвиденней.