О том, какие возможности существовали при открытых флангах противника в условиях лесистой местности, может служить боевой эпизод 64-й стрелковой дивизии. Ее разведбатальон 25 июня в районе Молодечно наткнулся на штабную колонну 39-го моторизованного корпуса. В коротком бою было уничтожено 15 автомашин и несколько десятков солдат и офицеров. Разведчики захватили штабные документы, в том числе карты с обозначением всей группировки армий «Центр», с указаниями направлений наступления армий и танковых групп и сроками достижения промежуточных рубежей (3, с. 288). И это не было единичным случаем. Подобные примеры приводил в мемуарах Гудериан. Однажды на его КП случайно выскочили советские танки, прорывающиеся на восток. Инцидент обошелся ранением нескольких работников его штаба. Сам Гудериан, по его словам, «считался с опасностью сильного контрудара противника по открытым флангам», и в то же время «был убежден в непреодолимой мощи и наступательной силе моих войск» (20, с. 160).

Того же мнения придерживался Э. Манштейн, возглавлявший танковый рейд 56-го корпуса до озера Ильмень. Корпус почти постоянно действовал в отрыве от пехотных дивизий. Причем разрыв в отдельные дни достигал 100 км. «Естественно, риск возрастал по мере того, как отдельный танковый корпус или вся танковая группа одна продвигалась в глубину русского пространства. Но, с другой стороны, безопасность подвижного соединения, находящегося в тылу вражеского фронта, основывается главным образом на том, что оно все время остается в движении» (21, с. 171). Однако возможность перехвата тыловых коммуникаций германских моторизованных групп существовала вполне реально, хотя бы в силу наличия у советской стороны большого количества танков и кавалерии, но, увы, правы оказались немецкие генералы танковых войск, этого почти не происходило. Командование Красной Армии к такому роду боевых действий оказалось не готово. Для ударов по тылам требовалось сохранять устойчивую связь с войсками, а им самим предоставить широкую инициативу. Войска же, оказавшись без связи, предпочитали спешно отступать. Перспектива пропасть без вести не улыбалась ни командирам, ни солдатам.

Повысить управляемость войсками Верховный главнокомандующий пытался вначале привычным способом, введя систему страха. За потерю управления было расстреляно командование Западного фронта, 34-й армии, отданы под трибунал несколько общевойсковых командиров. Помогло это мало; в последующем расстрельная практика стала сокращаться. Сталин понял, что управление теряется не столько из-за халатности командования и командиров, хотя и это имело место, сколько из-за пробелов в системе организации. Вот только на устранение их ушло очень много времени – больше года войны.

Кроме того, события лета 1941 г. – это ответ на «вечный» вопрос строительства вооруженных сил: Какая армия нужна стране: дешевая, но малобоеспособная или боеспособная и потому дорогая?

Почему считается, что под ружьем должно стоять не более 1# населения страны? Не потому, что государство не может обеспечить военных одеждой, едой и оружием. На военном небогатом довольствии можно держать и 3, и 5# населения. Но невозможно всю эту массу обучить надлежащим образом. Ведь нужно постоянно проводить учения, максимально приближенные к боевым. Боеспособная армия мирного времени обходится бюджету очень дорого, потому что на постоянную тренировку личного состава необходимо тратить значительные средства. Вести «войну в мирное время» – могут позволить себе либо богатые государства, либо руководство, знающее, что скоро начнется реальная война. Обычно же на обучении средства экономятся, а в итоге государство располагает номинально могучей армией, а фактически – ополчением. В СССР избрали самобытный вариант: армия была многочисленной, с огромным арсеналом, а значит, дорогой, но слабо боеспособной. В советских вооруженных силах, конечно, были и по-настоящему боевые части – те, на обучение которых хватало средств. Но таких соединений по отношению к общей воинской массе насчитывалось немного. Летом 1941 г. они хотя и воевали хорошо, и наносили серьезные потери противнику, но изменить общую обстановку на фронтах не могли.

На Западе танковые прорывы хотя бы являлись новинкой, да и расстояния по восточным меркам были небольшими, значит, и время оголенности флангов исчислялось максимум парой суток, а не неделями, как на Восточном фронте. Поэтому стоит ли удивляться тому, какой фурор произвели 3,5 тыс. немецких танков, половина из которых были легкие, на умы, что не только кинорежиссеры и писатели, но даже фронтовики стали повествовать об армадах вражеских танков, наступавших на их позиции. Прорывы немецких танковых групп неизменно вводили командование Красной Армии в шоковое состояние и сеяли панику в войсках. Наступление танковых дивизий противника прекращалось только тогда, когда чрезмерно отставали тылы и пехота. Красная Армия получала передышку, и командование спешно восстанавливало разорванный фронт. Но только до следующего рывка немецких танков…

Удары оказались столь внезапны, а развитие событий столь стремительным, что в условиях дезорганизации и потери связи и управления обороняющаяся сторона не успевала вовремя и с надлежащими силами нанести эффективный контрудар по тылам прорвавшихся. Достойна удивления глубина германских танковых операций в 1941 г. За первые три недели танковые группы Гёпнера, Гота и Гудериана прорвались на оперативную глубину на 500–600 км. Это по прямой, на деле же танкам приходилось постоянно маневрировать и далеко не всегда двигаться только по хорошим дорогам, что влияло на расход моторесурсов. Чем больше такой расход, тем выше вероятность поломки танка. Находясь же в сотнях километров от основной базы снабжения и ремонта, в боевом соприкосновении с противником, это являлось более чем неприятной фактом (вспомним проблему ремонта в Красной Армии мирного времени). Но немецкие танки не только преодолели с боями огромные, невиданные еще для танковых войск, пространства, но и продолжали оставаться в высокой боевой готовности. Так, группы Гота и Гудериана почти без паузы начали в июле 1941 г. сражение с советскими дивизиями второго стратегического эшелона (Смоленское сражение) и, как ни удивительно для войск, прошедших 600 км, выиграли его! Стоит напомнить, что куда более мощные по качеству танков советские танковые армии в 1943–1944 гг. обычно выводились из боя как малобоеспособные сразу же по завершении одной запланированной операции, и глубина их действий не превышала 400 км.

Чтобы как-то спасти честь Красной Армии, в советской военно-исторической литературе если и делались, то обязательно снисходительные оценки результативности немецких танковых прорывов. Так, видный советский историк Д. Проэктор утверждал: «Оказалось, что быстрое и глубокое продвижение танковых соединений в отрыве от полевых армий не приносит эффекта против Красной Армии, которая умело использует нарушение взаимодействия в немецком оперативном построении и ставит под угрозу разгрома как танковый, так и пехотный эшелоны». И не приведя ни одного примера в подтверждение своего буквально сенсационного открытия, продолжал: «Тактика создания обширных «котлов» оказалась бесполезной (!), ибо упорным сопротивлением советские войска надолго сковывали немецкие группировки на внутреннем фронте окружения или же прорывали его» (22, с. 317).