– У меня есть девушка.

– Свисти.

– Есть. Я могу про нее рассказать врачам.

– Хочешь жениться на ней?

– Нам надо ближе познакомиться, понять, совпадают ли наши интересы.

– Нет. Ты хочешь жениться на ней. И, придя с завода, плотно поужинав, заниматься с ней продолжением рода. Разложив недавно приобретенный на тринадцатую зарплату диван-кровать «Родина». Радио приобретешь чуть позже. На премию. И вот тут-то и послушаешь оперу про доходягу, которого должны казнить, и его бабу, у которой поехала крыша. Или лучше скажи про «Модерн Токинг». Понял?

– Понял. Я все равно боюсь, что меня не выпишут. Поймут, что я терпеть не могу «Модерн Токинг»…

Где-то недели через три его выписали.

Еще на неделю позже выписали и меня.

Для кого-то месяц – много. Для кого-то – мало. Время то тянется, то летит. Прошел всего лишь месяц… куда же вы делись, друзья мои? Или больше времени прошло? Ах да, конечно. Школа закончена, экзамены сданы, и море уже обнимает вас…

В Москве жарко, но когда открываешь окна, то ветерок врывается, несется из окна в дальний угол и, наткнувшись на препятствие, растворяется, принося свежесть.

– Алло! Да, я. А, это ты, Каварадосси?

Да, это он. Зовет гулять. Зовет в оперу.

– Уже купил три билета?

И мы идем по бульвару от метро. Втроем в оперу. И согласованно врем его девушке, что познакомились в санатории. Говорить о том, что оба мы лежали в психушке, нельзя. Он просил.

– Познакомились в санатории, – говорю я ей, когда мы идем в театр. – Я там отдыхал. После психушки.

Я всегда говорю такое, чего другие стесняются. Психиатр почему-то называл это суицидальным поведением.

– Вы лежали в психиатрической больнице? – Она смотрит на меня с любопытством.

– Ага. А потом познакомились.

Она небольшого роста, полненькая девушка, брюнетка с кудряшками под негритянку и красивыми голубыми глазами.

– В санатории, – добавляет мой товарищ. – Там оба отдыхали.

– А расскажите про психбольницу, – просит она.

– Что рассказать?

– Что чувствует человек… и вообще…

Она теряется. По-моему, ей становится неудобно от своего собственного любопытства.

А еще я вижу, что нравлюсь ей. И это видит мой товарищ.

– Человек чувствует себя так, будто тот, кого он любил, уже убит и исчез из этого мира, а самому ему пришлось броситься с крыши замка: и он летит, летит, летит… и хочет, чтобы полет закончился, и боится разбиться о камни площади. И все летит, летит…

Мы молчим. Все так же бредем по дорожке между деревьев, в кронах которых для него, моего друга, звучит музыка. Но не для меня.

– Это как в опере. Жизнь, получается, похожа на оперу?

– Похожа, – отвечает он. И смотрит туда, вверх. Как всегда. Лицо его на мгновение преображается. Точно светится мягким светом изнутри. Из-под кожи. И он не видит ничего вокруг. Неужто за это его били одноклассники?

– Только не для меня, – говорю я, опять купаясь в собственной откровенности. – Я оперы не понимаю. Дальше «Модерн Токинг» не продвинулся. Совершенный остолоп.

– Ну зачем так? – спрашивает она и неожиданно касается моей руки. – Вы послушаете и узнаете. Пуччини – это прекрасно…

И мне очень хочется согласиться. Но я все еще лечу с крыши замка. Лечу, лечу, лечу и никак не могу упасть.

И поэтому я убираю свою руку от ее руки.

– Есть люди, – говорю я, – которые ездят в санатории и слушают оперу. А есть те, кто лежат по дурдомам и работают на заводе, за зарплату… У меня дела. Я не пойду с вами.

Только тут мой товарищ поворачивается ко мне. Видно, музыка в кронах деревьев прервалась или он, наконец, сумел сосредоточиться на земном.

– Ты что? Мы же договаривались пойти!

– Да. Но я передумал. Пойду посмотрю, не приехал ли в «Олимпийский» Томас Андерс.

– Ну и зря, – говорит его девушка.

– Пока, – отвечаю я ей.

– Счастливо, Каварадосси! – говорю я ему. – Ты помнишь, что такое нормальная жизнь?

– Да, – отвечает он. И улыбается.

– Размер подходящий, – улыбаюсь я и жму ему руку.

И вот они удаляются, становятся меньше. Последнее, что я вижу: он берет ее за руку. Решился-таки начать нормальную жизнь Каварадосси. Это то, чему я научил его.

А мне, конечно же, некуда идти.

Для кого-то месяц – много. Для кого-то – мало. Время то тянется, то летит. Куда же вы делись, друзья мои? Ах да, конечно. Школа закончена, экзамены сданы, и море уже обнимает вас…

Я смотрю по сторонам и вижу лавку. Сажусь или, точнее, падаю на нее. Всё. Мой полет закончен. Я приземлился.

И только тут вдруг я обращаю внимание на крону дерева. И вижу, как колышется листва на ветру.

И слышу арию, которая звучит на непонятном тягучем языке.

Я слышу прекрасную музыку, и я уже не одинок.

Это то, чему научил меня он. Мой друг – Каварадосси.

Осень была мягкой и прохладной. Такой она бывает только в конце сентября в центре Москвы – и нигде больше. Только теперь, в этот сероватый вечер, он до конца ощутил, что такое эта московская осень. Осень, укутывающая улицы в желтый с красным плед из листьев, осень высокого и прозрачного купола неба, осень бледно светящихся искусственным светом витрин, осень, проглатывающая воспоминания, осень, несущая забытье. Да, она была мягкой и прохладной. Такой она бывает только в центре Москвы.

С гулким стуком захлопнулась дверь подъезда, и через пять минут он уже стоял на Петровском бульваре. И вот, как всегда, когда делал что-то быстрое и необдуманное, он остановился и попытался проанализировать: зачем оказался здесь, что привело его на этот унылый бульвар с мокрыми от дождя скамейками и черными стволами голых тополей, отражающихся в лужах на фоне неба?

Если вы захотите обменять маленькую комнатку в коммуналке на Петровском бульваре на двухкомнатную квартиру на Рязанском проспекте, то не думайте, что это совсем уж нелепо. Вполне возможно, найдется человек, готовый и на такую фантастически глупую сделку.

Тем, кто обменялся с ним, повезло: он сам нашел их, сам предложил обмен и сам согласился на не вполне адекватную доплату – впрочем, позволявшую ему прожить какое-то время, предаваясь любимому занятию.

С тех пор как ее не было рядом, он спал.

Он присел на ближайшую лавку. И ничего, что она сырая: когда сильно хочешь вздремнуть на свежем воздухе, чуть подмоченное драповое пальто разве может стать помехой?