Я избегала их обоих вчера и собиралась продолжить эту игру и сегодня.

Вздохнув, я двинулась дальше вдоль книжных полок. Две из них были заполнены фотографиями в рамках, на которых счастливая малышка постепенно превращалась в красивую, яркую девушку с длинными темными волосами и блестящими карими глазами.

Я разглядывала фотографии Маркетт и думала о том, как это несправедливо, что ее больше нет. И как несправедливо, что парнишка, которого оперировала Роза, уже никогда не будет ходить. Как несправедливо все то, чему стал свидетелем Райдер и что он испытал на собственной шкуре. Как несправедливо, что я…

Я зажмурилась, словно пытаясь отгородиться от этих мыслей. Дай я им волю, и меня бы затянуло в водоворот хаоса. Есть вещи, о которых лучше не думать.

Когда я снова открыла глаза, Маркетт смотрела на меня с фотографии, сделанной за несколько месяцев до ее смерти. Она позировала на пляже, в изящном черном бикини, который я бы никогда не осмелилась надеть. Очки в ярко‑розовой оправе скрывали ее глаза, и она широко улыбалась. Белый песок переливался у нее под ногами, а за спиной поблескивал океан.

У Маркетт был парень, с которым она начала встречаться еще в школе. Я не знала его имени, только по обрывкам разговоров догадывалась, что он существует. У Маркетт было много друзей. Популярная, умная, она и выглядела очень милой. Чем‑то напоминала мне Кейру.

Я подумала о мальчике, который никогда не сможет ходить. Как он жил? И вдруг поняла, что не имеет значения, был ли он добрым или неприветливым, популярным в школе или изгоем. Все равно судьба обошлась с ним несправедливо.

Я отошла от полки с фотографиями и задалась вопросом, который не раз всплывал у меня в голове. Он казался неправильным и жестоким, но я ничего не могла с собой поделать и снова спрашивала себя: будь Маркетт жива сегодня, где бы оказалась я? Стали бы Карл и Роза бороться за то, чтобы привести меня в свой дом? Подарили бы мне все те возможности, которых лишены остальные сироты?

Я не могла ответить на эти вопросы, и они продолжали мучить меня, но я точно знала две вещи.

Ее жизнь оборвалась.

А я получила второй шанс.

Мой взгляд снова скользнул по фотографиям. Мне подарили второй шанс, тогда как многим выпадает только один, и я не собиралась упускать свой.

Что там говорил Сантос о попытках и жизни? Жизнь – это история попыток, и я решила, что буду пытаться.

Я попытаюсь жить.

– Боже мой, – заверещала Эйнсли, завидев меня. Она вскочила со скамейки, поправляя солнцезащитные очки, так и норовившие сползти на самый кончик носа. – Ты выглядишь чертовски восхитительно!

Я вздохнула с облегчением. Выбор наряда для предстоящей встречи потребовал от меня величайшего напряжения сил. Я остановилась на черных леггинсах, белом кружевном топе и бледно‑голубом кардигане. Я распустила волосы и выпрямила их утюжком, позаимствованным у Розы. Удивительно, как это я не сожгла их в процессе укладки. Мне пришлось три раза смывать мейкап, прежде чем я добилась так называемого эффекта «чистого лица» – технику этого макияжа я почерпнула из YouTube и убила на него около получаса.

Эйнсли схватила меня за руку и потянула в сторону café[36], которое она облюбовала.

– Ты пришла на пять минут раньше, и он будет здесь в любую минуту, так что мне нужно взбодриться.

Я усмехнулась. Она хотела взбодриться? У меня и без того пульс зашкаливал.

Подруга привела меня в ресторан. Народу было не так много, и нас сразу усадили за столик на четверых. Она села напротив меня, оставив свободным место рядом со мной, и мое сердце забилось еще сильнее.

Подняв очки на голову, Эйнсли поморщилась, когда посмотрела влево, на стеклянную стену, откуда бил яркий солнечный свет. Она передвинула стул и села спиной к окну.

– Глаза… все‑таки… беспокоят? – спросила я.

Она зажмурилась и вздохнула.

– Да. Я не знаю, что с ними творится. Окулист, к которому я ходила за новыми очками, сказал маме, что мне нужно посетить какого‑то специалиста.

Беспокойство разлилось у меня в животе.

– Это… для чего?

Эйнсли пожала плечами.

– Он увидел что‑то странное и считает, что меня должен посмотреть специалист по сетчатке. Говорит, что ничего страшного, но все‑таки лучше проконсультироваться.

Мне казалось, что специалист – это уже что‑то серьезное.

– Он думает, что‑то не так?

Эйнсли покачала головой.

– Не знаю. Он ничего толком не сказал.

– И когда… тебе назначено? – спросила я, выдержав паузу, когда подошла официантка и наполнила водой наши три бокала.

– Через две недели. И вообще, хватит обо мне. Ты волнуешься? – спросила она, хватаясь за папку с меню.

Я кивнула, не уверенная в том, что Эйнсли сказала мне всю правду о том, что у нее с глазами.

– Да.

– Ты ведь знаешь, на что это похоже? – Она прижала меню к груди. – Это как свидание.

У меня отвисла челюсть. Я покачала головой.

– Да‑да, – настаивала Эйнсли. – Считай, что это свидание. Ну, или тренировка.

Тренировочное свидание? Что, бывает и такое? Я хотела уточнить, но она продолжила:

– Ладно. Давай проанализируем факты. С того момента, как вы случайно встретились, он предпринимает всяческие попытки видеться с тобой, верно? Он прогуливает уроки, чтобы вместе пообедать. Когда ты психанула в классе, он ушел следом, чтобы убедиться, что с тобой все в порядке, а потом показал тебе свои граффити. Он помог тебе с докладом, пришел познакомиться с Карлом и Розой. Это означает, что ты его интересуешь.

Это означало и то, что он просто хотел быть частью моей жизни, но, прежде чем мне удалось сказать ей об этом, я увидела его. Райдер был здесь. Он стоял в дверях, оглядывая обеденный зал.

Я замерла. Наши глаза встретились, и медленная ухмылка расползлась по его лицу. Парень выглядел не так, как прошлым вечером. Скорее, как каждый день в школе. Потертые джинсы. Черная «хенли»[37] вместо обычной футболки и убитые кеды – но, черт возьми, я даже думать была не в состоянии.

Ладно. Не совсем так. Я могла думать, но думала о том, в чем совершенно не смыслила. Я думала об этих чувственных, слегка изогнутых губах, о том, какие ощущения они рождают, когда целуют… не только лоб или щеку. Я думала о его сильных руках и шершавых, но таких приятных на ощупь мозолистых ладонях. Я думала… о многих вещах, которые уже не казались запретными теперь, когда он был свободен.