телефон. Снова. Она проигнорировала его. Снова. Голос внутри нее молчал.

«Ты не хочешь со мной разговаривать? – Она ткнула себе пальцем в висок. – Я слышала тебя. Я знаю, что ты можешь говорить».

Снова тишина, только Адья швырнула очередную книгу в растущую кучу мусора. Делейн сползла на пол. Ее ушибленный копчик стукнулся о кафель, и она разразилась смехом, который показался совершенно диким. Ее желудок грыз сам себя, как голодный зимний волк, обгладывающий зубами кость.

На полу перед ней лежала серебряная табакерка, которую она взяла из дома Колтона. Она открыла ее и уставилась на кусочек кости внутри. Взяв кость в руки, она повертела ее, осматривая со всех сторон, не обращая внимания на то, почувствует ли ее Колтон. Она надеялась, что почувствует. Надеялась, что это заставит его вылезти из своей кожи так же, как она была близка к тому, чтобы вылезти из своей. У ее ног Петри лениво выгибал лапы восьмеркой и удовлетворенно мычал.

– Это жутковато, – сказала Адья, сложив руки на краю ванны. – Как, по-твоему, он ее вытащил?

– Я не знаю.

– Может, у него была какая-то операция и он попросил оставить ее после. У меня есть подруга, которая хранила свой аппендикс в банке после аппендэктомии.

– Мерзость.

– Ты буквально держишь в руках вырезанный кусок ассистента нашего преподавателя, – сказала Адья, положив подбородок на предплечье. – Ты не имеешь права судить.

Делейн не ответила. Она лишь провела пальцем по внешнему изгибу, где кость была гладкой и белой, как ракушка. Она вдавила ее в кончик большого пальца, достаточно сильно, чтобы проткнуть кожу.

«Если бы мы вырезали часть тебя, что, по-твоему, вышло бы?» – голос прозвучал в ее голове как колокол. Она сунула кость в карман и вскочила на ноги, чуть не заработав от Петри когтем по лодыжке.

– Я уже несколько часов с тобой разговариваю, – огрызнулась она.

– Со мной? – Адья мгновение выглядела оскорбленной. Затем, осознав это, она опустилась обратно в ванну. – Не со мной. Поняла.

Глубоко в голове Делейн голос сказал: «Я не игрушка». – А кто же ты тогда?

«Сегодня я Делейн Майерс-Петров».

Внизу раздался звонок в дверь.

– Как ты думаешь, кто это? – нахмурилась Адья, подхватил Петри на руки.

– Я не знаю. – Сердце Делейн было молотом, а ребра – наковальней. Мелодия звонка отдавалась в ней. – Я сейчас вернусь.

Выйдя в узкий холл, она, спотыкаясь, спустилась по ступенькам. Лейн осознавала, насколько дико выглядит – дико и напряженно. В дверь позвонили во второй раз. Третий. Четвертый.

Она распахнула дверь и увидела Колтона, стоявшего на крыльце с сумкой для одежды, перекинутой через плечо, с пальцем, готовым снова нажать на кнопку. Он пристально смотрел на нее, его зрачки были расширены, а кончики ушей ярко-розового цвета. В ее кармане осколок упирался в бедро, как якорь. Он открыл рот, чтобы заговорить, и она тут же захлопнула дверь у него перед носом.

– Делейн. – Его кулак ударил по дереву. – Делейн, открой дверь.

– Меня нет дома.

– Ты… – Его рука врезалась в раму и осталась там, уже тише он добавил: – Пожалуйста, просто открой дверь.

Она приоткрыла ее – ровно настолько, чтобы увидеть его лицо. Сквозь щель проникал холод, и его чувство облегчения образовалось между ними в виде морозного прозрачного дыхания.

– Ты постриглась, – сказал он.

– Откуда ты знаешь, где я живу?

Он еще раз выдохнул, серость рассыпалась между ними, и Колтон сунул руку в карман пиджака. Его пальцы нащупали край маленькой голубой коробочки, перевязанной ленточкой, и он опустил руку.

Он не ответил на ее вопрос. Вместо этого он пристально посмотрел на нее и спросил:

– Ты боишься меня?

– Нет, – ответила она, хотя это было не совсем правдой.

– Тогда злишься.

– Нет, – снова сказала она, хотя это тоже было не совсем правдой.

– Ну, мне не жаль, – сказал он. – Я не сожалею о том, что произошло. Ты не представляешь, что было бы если бы Апостол узнал, что тебе удалось сделать.

Удалось, сказал он. Как будто она так и задумала. Как будто она открыла рот и проглотила эту трепещущую, коварную сущность, как сироп от кашля. Смех, вырвавшийся у нее, был полубезумным. С низко нависшей ветки тополя взлетел кардинал и пронесся по небу в яростном красном мареве.

Когда она перестала смеяться, он хмуро посмотрел на карман ее брюк. Осколок выгибался вверх, как клык. Делейн задумалась, чувствует ли он это – скольжение кости, похожее на призрачную щекотку отрезанной конечности. Пустая боль там, где должна была быть его часть. Она старалась не обращать внимания на заметные изменения в его дыхании. То, как он оперся рукой о перила.

– Мне все равно, – сказала она. – Мне плевать на твоего таинственного Апостола, на твой тайный клуб, на твою стену имен. Внутри меня что-то есть, Колтон.

Его лицо сжалось в гримасу.

– Я знаю это, – сказал он. – Ты думаешь, я этого не знаю?

– Оно говорит со мной. Оно крадет у меня вещи. Оно грызет меня. И это твоя вина.

Колтон замешкался на самую малую долю секунды. Затем, шаркнув ботинком по усыпанному листьями приветственному коврику, сказал:

– Мне кажется, сейчас не самое подходящее время напоминать тебе, что я был категорически против поездки в Чикаго.

На этот раз, когда Делейн захлопнула дверь, она придавила его ногу. Он поморщился, снял сумку с плеча и просунул ее в щель.

– Подожди, – сказал он. – Это для тебя.

Лейн насторожилась. Она чувствовала себя жесткой, словно очень тщательно выполняла все движения: говорила, моргала, дышала. Как будто, если бы она остановилась, ее тело продолжало бы жить без нее.

– Что это?

– Платье, – сказал он, – а не гадюка. Так что можешь не смотреть на него так, будто оно готовится тебя укусить.

– Для чего оно?

– Для прогулки. Типа того. – Он отпустил сумку с одеждой. – Ты так быстро ушла в тот день. Я даже не успел поговорить с тобой.

– Ты убил человека, Колтон, – нахмурилась она.

Его нога по-прежнему была решительно зажата в двери. Он выглядел, как ей показалось, очень усталым.

– Я знаю, – сказал он. – Я был там.

– Боже. – Она сильнее вдавила дверь в его ногу. Но все осталось без изменений. – Это не шутка.

– Я не шучу, – сказал он, в его голосе появилось что-то жалобное. Сумка с одеждой висела между ними вялая и темная. Она вспомнила, как он дрожал, как ползал по полу на коленях.

«Я выбрался из ада ради тебя», – сказал он той ночью. Все это время она думала, что это метафора. Теперь, когда осколок кости вонзился ей