«А пуля? — встревоженно спросилТруффо. — Вы ее чувствуете, коллега? Где она?» «Мне казется, пуря застрярав правой ропатке, — ответил мистер Аоно и с восхитившим меня хладнокровиемприбавил. — Ревая низняя доря. Вам придется дорбить кость со спины. Этоосень трудно. Просу меня извинить за такое неудобство».

Тут Фандорин произнес загадочную фразу.Склонившись к раненому, он тихо сказал: «Ну вот. Аоно-сан, ваша мечта и сбылась— теперь вы мой ондзин. Бесплатные уроки японского, к сожалению, отменяются».

Однако мистер Аоно эту тарабарщину, кажется,отлично понял и раздвинул побелевшие губы в слабой улыбке.

Когда матросы унесли перебинтованногояпонского джентльмена на носилках, доктор занялся миссис Клебер.

К изрядному нашему удивлению выяснилось, чтодеревянная колода не проломила ей череп, а лишь набила шишку. Мы кое-как вынулиоглушенную преступницу из-под лондонской достопримечательности и перенесли вкресло.

«Боюсь, плод не выживет после такогошока, — вздохнула миссис Труффо. — А ведь бедный малютка не виноват впрегрешениях своей матери».

«Ничего с малюткой не случится, — уверилее супруг. — Эта… особь обладает такой живучестью, что наверняка родитздорового ребенка, причем легко и в срок».

Фандорин присовокупил с покоробившим меняцинизмом: «Есть основания надеяться, что роды произойдут в тюремном лазарете».

«Страшно подумать, что родится из этогочрева», — содрогнувшись, произнесла мисс Стамп.

«Во всяком случае, беременность спасет ее отгильотины», — заметил доктор.

«Или от виселицы», — усмехнулась миссСтамп, напомнив нам об ожесточенной дискуссии, некогда развернувшейся междукомиссаром Гошем и инспектором Джексоном.

«Максимум того, что ей грозит — небольшойтюремный срок за покушение на убийство господина Аоно, — кисло молвилФандорин. — Да и то найдутся смягчающие обстоятельства: аффект,потрясение, та же беременность. Больше ничего доказать не удастся — онаблестяще нам это продемонстрировала. Уверяю вас, очень скоро Мари Санфон сноваокажется на свободе».

Странно, но никто из нас не говорил о платке,словно его и не было вовсе, словно вслед за ярким шелковым лоскутом ветер унесв небытие не только сто британских броненосцев и французский revanche, но иболезненный дурман, окутывавший умы и души.

Фандорин остановился возле поверженногоБиг-Бена, которому теперь был прямой путь на свалку: стекло разбито, механизмиспорчен, дубовая панель треснула сверху донизу.

«Славные часы, — сказал русский, лишнийраз подтвердив тот общеизвестный факт, что славяне начисто лишеныхудожественного вкуса. — Непременно починю их и возьму с собой».

«Левиафан» мощно загудел, должно быть,приветствуя встречное судно, и я стал думать о том, что скоро, очень скоро,через каких-нибудь две-три недели, я прибуду на Таити и мы снова встретимся,моя обожаемая женушка. Это единственное, что имеет значение и смысл. Всеостальное — пар, туман, химера.

Мы будем вместе и будем счастливы — там, нарайском острове, где всегда сияет солнце.

В ожидании этого радостного дня,

Остаюсь нежно любящий Вас

Реджинальд Милфорд-Стоукс