Причальный брус был мокрый, ступив на него, пьяный оскользнулся и, не удержавшись, свалился в воду. Никишка подскочил ближе и заглянул через край. Какое-то время парень ждал, не выплывет ли пьянчужка. Но того не было видно. Никишка ещё довольно долго крутил головой во все стороны, но потом запоздалый хмель ударил ему в голову, и он тупо уставился на вившиеся вокруг вбитых в дно свай мелкие водовороты…

* * *

После симбирского разгрома казаки увезли раненого атамана на Дон в Кагальницкий городок, который пока что больше напоминал приспособленный к зимовке укреплённый лагерь. Правда, его уже окружал частокол, имелись охраняемые ворота, сторожевые вежи и даже пороховая башня. Вот только жили здесь казаки ещё не в домах, а в землянках.

Тут, в Кагальнике, у Разина тоже была своя землянка, но, само собой, гораздо просторнее, с деревянным полом и обстановкой, обычной для зажиточного казачьего дома. Здесь, под неусыпным надзором лекаря, атаман и отлёживался, помалу выздоравливая после нанесённых ему под Симбирском ран.

Сюда, в разинскую землянку, частенько заходили его есаулы, первым делом справлявшиеся о здоровье атамана. Уже потом они рассказывали, что делается на Дону да в Поволжье, и порой жёстко корили Степана за то, что тот, как простой казак, полез в сечу отбивать захваченные стрельцами пушки.

Такие укоры Разин выслушивал молча. Он и сам понимал: не получи он тогда сабельный удар по голове, можно было всё повернуть по-другому. И хотя без пушек рассчитывать на победу не приходилось, но, во всяком случае, можно было отступить в порядке, избежавши разгрома.

В этом Разина убеждали и приходившие отовсюду вести. Засевший в Арзамасе князь Долгорукий рассылал по округе дворянские команды для усмирения бунтовщиков, а те, соорудив засеки, упорно оборонялись и порой нападали сами. К тому же отряды «четырёх атаманов», которых Разин ещё раньше отправил в верховья Волги, действовали успешно, и было неясно, кто возьмёт верх.

Поэтому, едва встав на ноги, Разин сразу замыслил новый, теперь уже зимний, поход. Но для такого дела нужно были собрать припасы, а их достаточно имелось в Черкассах, где засевшие там низовые казаки к тому же ждали прихода очередного царского хлебного обоза.

Чтобы заполучить хлеб, надо было или приступом взять Черкассы, или как-то договориться с домовитыми казаками. Едва прознав, что у тамошних верховодов начался разброд, Разин пригласил самого солидного из них, Корнилу, к себе в Кагальник. Тот дал согласие, и сейчас атаман ждал прибытия гостей.

Перед самым вечером в разинскую землянку прибежал стороживший ворота городка казак и сообщил:

– Корнил со своими людьми здесь!

– Добро, – кивнул атаман и, поскольку в землянке уже начинало заметно темнеть, приказал зажечь свечи.

Корнил, его есаулы и есаулы Разина пришли все вместе. Увидев богато убранный стол, освещённый сразу шестью пятисвечниками, Корнил, приветствуя атамана, не удержался и восхищённо покрутил головой. Заметив это, Разин только улыбнулся, радушно пригласив гостей садиться и «быть без чинов».

Поначалу кагальницкие и черкасские казаки держались настороженно, но после первых заздравных чар хмель взял своё, и языки понемногу развязались. Тогда и Разин, вроде бы просто так, спросил сидевшего рядом с ним Корнила:

– У вас там, в Черкасске, как?..

Прежде чем ответить, Корнил хлебнул из кубка и только потом сказал:

– А что там… Стережёмся: азовцы и крымцы рядом…

– Оно, конечно, так, – согласился Разин и поинтересовался: – Царский-то обоз с хлебом когда будет?

– Ждём, – коротко ответил Корнил.

– А ну как царь вместе с хлебным обозом своих воевод пришлёт, чтоб с казачьей волей покончить? – Разин испытывающе посмотрел на Корнила и закончил: – Вон гетман войска Запорожского Многогрешный совсем под его началом ходит…

– Я так гадаю: покуда на Волге да у инородцев идёт воровство, у нас царского хлеба не будет. – Корнил как-то странно покосился на Разина.

Такой неожиданно резкий ответ насторожил было атамана. Однако уже немало выпивший Корнил заметно начал хмелеть, а значит, мог сказать нечто потаённое, и тогда Разин заявил прямо:

– А я гадаю: пришло время с осадных житниц замки сбивать. Пора казакам нашим покончить с раздором и, ставши воедино, походом на Москву выступить.

Услыхав такое, Корнил насупился, долго молчал, а потом, в который раз отхлебнув из кубка, уклончиво возразил:

– Так зима ж на подходе, Степан Тимофеевич, а зимой большие переходы тяжко делать, да и коням, почитай, бескормица…

Ответ, похоже, обнадёживал, и Разин с жаром принялся убеждать Корнила:

– Вот в этом-то вся соль. Зимой казачьего похода на Москве никак не ждут, а ежели мы нежданно ударим, то наш верх будет…

Внезапно снаружи донёсся какой-то шум и сполошные крики. Разин вскинулся, и тут в землянку влетел казак.

– Атаман, черкасские в городок ворвались!.. Оружные!.. Наши с ними у пороховой башни бьются!

Оттолкнув кинувшегося на него Корнила, Разин выскочил из-за стола и бросился к двери. Видимо, ждавшие этого черкасцы тут же сорвались с места, но бывшие начеку разинские есаулы сами кинулись на них. В завязавшейся свалке рвавшегося к выходу атамана треснули по голове чем-то тяжёлым, после чего он рухнул, как подкошенный, на деревянный пол землянки…

Потерявший сознание Разин уже не мог видеть, как навалившиеся скопом черкасцы сумели одолеть его отчаянно дравшихся есаулов, а потом, на всякий случай связав атамана, выволокли пленника из землянки, взвалили, как куль, поперёк седла и, кроясь от возможной погони кагальницких, поскакали в Черкасск, чтобы уже оттуда слать покаянную грамоту царю.

По дороге, из-за помутнения в голове, схваченный атаман так толком и не очнулся, окончательно придя в себя только в притворе черкасской церкви, где его, как собаку, посадили на цепь, приковав к стене. Мимо шли прихожане, во все глаза пялясь на пленника, и многие из них, поверив россказням, гулявшим по Понизовью, крестились, считая, что Разин – опасный колдун…

* * *

Царь Алексей Михайлович, уединившись в своём кабинете, сидел на золочёном креслице и размышлял. Вообще-то Тишайший был доволен. Князь Долгорукий разогнал воровские шайки, надо полагать, надолго отбив охоту у тамошнего люда да и у всяких инородцев бунтовать. Конечно, князенька крут на расправу, но с этими смутьянами иначе нельзя. Чуть попустишь, они, того и гляди, своим воровством и всю державу загубить сподобятся.

Алексею Михайловичу к месту припомнились слова, сказанные на смотру генералом Касоговым, и он улыбнулся в бороду. Прав, ох как прав был умница генерал, заявивший тогда, что для подавления взбунтовавшейся черни ничего лучше дворянского ополчения нет.

Опять же, после жестокого разгрома Стенькиных ватаг заворовавшиеся донские казаки надолго смирятся и служить будут, как сейчас служит войско Запорожское. Известно, воровства и там хватает, но на Украине гетман держит власть твёрдо, зато у донцов розбрат, и низовские черкасы бьют разинцев, а самого воровского атамана, надо полагать, уже везут в Москву.