— Никогда нельзя доверять армейским, сэр, — сказал он Маршану. — Я был в армии. Так что знаю.

Маршан хихикнул, вышвырнул в окно свою тошнотворную сигарету, наполнявшую машину вонючим дымом, и отозвался:

— Я тоже.

Наконец мы доехали до них, внезапно и мистическим образом материализовавшихся на невысоком пологом холме, — трёх здоровенных орудий, больше похожих на комбайны, упёршие длинные рыла в небо. Гномы, что копошились на орудиях, поначалу показавшиеся фигурками живой картины, свесились, чтобы посмотреть, кто приехал, — боясь, наверно, что на них наедут. Слышались хриплые голоса, отдававшие команды; из ниоткуда вновь появился бригадир, вылез из машины. Мы пошли за ним по полю туда, где, словно сонные мухи, двигались апатичные солдаты в накидках. Старшина, видневшийся как сквозь матовое стекло, пытался их расшевелить трёхэтажной бранью и грубыми шутками. Но они продолжали двигаться как лунатики. Игрушка Маршана представляла собой неуклюжее сооружение, похожее на огромную шарманку, усыпанную разноцветными переключателями.

Он бросился к ней с распростёртыми объятиями, чуть ли не как к девушке; склонился над ней, нежно прикасаясь, манипулируя переключателями, оглаживая и близоруко оглядываясь, словно ища помощи небес. Видя все эти трогательно-наивные хлопоты, беспокойство, отчаянные надежды, я вдруг испытал к нему симпатию и в то же время уверенность, что передо мной не просто учёный, но своего рода гений. Его недремлющий ум чувствовал себя в мире абстракций как рыба в воде. И я невольно сравнил его гений с моими занятиями и способностями — так, возня со всякими нитями и проволочками, поверхностная любознательность второразрядного таланта, и я понял, что отдал бы всё, чтобы принадлежать к одному с Маршаном племени. Какими банальными казались все мои элементарные устройства при виде лихорадочного возбуждения коллеги-изобретателя, который сейчас ничего не видел и не слышал вокруг; сама его поза говорила о таком возбуждении, какого я никогда не испытывал, — его словно било током.

— Конечно, придётся заменить броню, — сказал он. — Чересчур эта штука тяжела. Но сперва испытаем, как она работает, а?

Вокруг нас прибавилось народу, который копошился возле орудий с видом людей, осторожно поливающих цветы на подоконнике. Возле этих кремнёвых наконечников нашей жалкой культуры.

Я наблюдал за этой суетой с безразличием, поскольку мне были непонятны все разнообразные манипуляции орудийных расчётов; я просто присутствовал, как любитель на балете или бое быков. Всё, что я знал, это то, что толстые хоботы, зловеще поднятые к светлеющему небу, сейчас выплюнут сноп огня. Бригадир вёл отсчёт, держа в руке что-то, от чего тянулся длинный шнур. Он был похож на доктора, щупающего пульс пациента. Над головой лениво прожужжал самолёт, устанавливая радиосвязь с землёй. В тумане прозвучали резкие команды и щёлканье смазанных стальных механизмов. Маршан достал маленькую коробочку с тампонами для ушей вроде тех, что дают авиапассажирам перед взлётом, и заставил меня взять пару. Потом последовала очередная бесконечная пауза перед стрельбой.

Я был совершенно не готов, когда всё началось: земля чудовищно вздрогнула у нас под ногами, и волна грохота улетела к горизонту. Хоботы с шипением мёдленно и точно вернулись на место, чтобы вскоре вновь исторгнуть пламя. Вспышка и возвращенье, вспышка и возвращенье. Туман вблизи был разорван в кровоточащие клочья, в воздухе повисли медленно кружащиеся облака водяной пыли. Маршан стоял на коленях у своей шарманки, зажав уши и что-то бормоча. Пятно яркого света осветило крупномасштабную карту, на которой шевелилась тень усов. Затем наступила тишина, и связист, как молящийся, начал вызывать кого-то незримого, его хитрый ящичек отвечал шипением и треском. Я вытащил вату из ушей и поднял воротник пальто. Маршан был в восторге.

— Похоже, всё в порядке, переделывать ничего не надо, — повторял он; он схватил за рукав солдата, который вежливо освободился, внимательно следя за связистами.

Вновь шипенье и треск. После долгого беспокойного ожидания ящик наконец что-то затараторил на военном жаргоне. Бригадир принялся трясти руку Маршану, и тут слева от нас из тумана медленно выплыла невероятная фигура: всадник на высоком коне, направлявшийся на батарею.

— Генерал, — сказал Тэннер и поспешил с докладом к высокому начальству.

— Молодцы, хорошо отстрелялись, — послышался глухой голос всадника. — Можете сворачивать батарею. Министр застрял где-то по дороге сюда, пережидает, когда туман поднимется. Придётся подождать его мнения. Думаю, раньше чем на следующей неделе он ничего не скажет.

— Что ж, делать нечего, — сказал Маршан. Мы забрались в машину; он сел рядом с шофёром, поближе к свету от приборной доски, достал записную книжку и карандаш и принялся покрывать страницы каракулями и схемами. — Извини, — сконфуженно бросил он мне через плечо. — Но если сразу не запишу какие-то свои соображения, они имеют привычку испаряться.

Туман заметно редел, и, выехав на гравийную дорогу, наш водитель заявил, что теперь знает, куда ехать, так что можно отпустить джип, который отрядили проводить нас до шоссе. Джип с рёвом свернул с дороги и, подпрыгивая на ухабах, вскоре растворился в тумане, предоставив нам выбираться дальше самостоятельно. Мы ползли вперёд с включёнными фарами; время от времени шофёр подавал унылый сигнал — одинокий крик, похожий на крик какой-то болотной птицы. А потом мы заблудились; гравийная дорога кончилась, и мы мягко покатились по травяному склону. Маршан не стеснялся в выражениях, но потом сказал:

— Слава богу, мы захватили что пожрать. Это не может продолжаться до бесконечности. Проедем ещё немного? В конце концов, что нам угрожает? Самое худшее, окажемся в Корнуолле, только и всего.

— Хотя бы грязи нет, сэр.

— А всё ты виноват, отпустил джип.

— Простите, сэр.

Но в этот момент произошло чудо: невесть откуда взявшийся ветер начал почти буквально приподымать пласты тумана, переворачивая их, как мокрую многостраничную газету. В клубящейся вокруг нас вате стали появляться просветы. По краям белая завеса стекала, как мыльная пена по стенке ванны, дрожа и кружась, подобно смерчам в пустыне. Приоткрылась даль, и начало смутно прорисовываться солнце. Мы словно наблюдали поспешное бегство армии. Даже местность выглядела твёрдой и обнадёживающей; воодушевлённые, мы перешли на вторую передачу и помчались вперёд по мягкому склону.

— Компас, чёрт, надо было взять у них компас, — сказал Маршан, но я не слушал его. Затаив дыхание, я любовался колдовским свечением отступающего тумана. Всё больше и больше становилось пространство вокруг нас, и вот, словно внезапно распахнулось окно, вся долина открылась взору — под сияющим солнцем мириадами брильянтов сверкали капли влаги на зелёной траве. Зрелище было тем более поразительное, что прямо перед нами горели на солнце меланхоличные и загадочные столпы Стоунхенджа. Мы, все трое, невольно вскрикнули. На милю вокруг — ни души, только мы одни среди ослепительного солнца. — Потрясающе! — заорал Маршан. — Здесь и пожрём. Покинутый корабль, парни. — Это было двойной удачей, поскольку шофёр мог теперь сориентироваться по каменным мегалитам, — оказалось, что мы взяли слишком вправо от нужного направления. Туман быстро таял, возвращая нам всё большие пространства пейзажа. В приподнятом настроении мы достали провизию и жадно набросились на неё среди таинственных каменных глыб.